— Что съ вами? Что съ тобою, другъ ты нашъ! Что случилось?
Сережа отвѣчалъ, садясь:
— Бѣда случилась.
— Какъ? Кто боленъ, или…
— Ничего такого. Мама въ истерикѣ; меня отъ себя выгнала, видѣть не хочетъ. Я никогда не видалъ ея такою… жестокою!
— Но за что? Почему?
— Она узнала въ обществѣ, нечаянно, что подъ именемъ Знаменскаго я давалъ уроки…
И Сережа съ жаромъ и увлеченіемъ разсказалъ Сонѣ и Зинаидѣ Львовнѣ, какъ все это случилось, какъ, будучи въ крайности, не желая ни въ чемъ отказывать матери и сестрамъ, онъ рѣшился переводить, давать уроки, работать по вечерамъ въ одной редакціи журнала.
— Богъ видитъ, — сказалъ онъ въ заключеніе, — что я не для себя, не для своихъ прихотей, но для нихъ; я ни гроша изъ выработанныхъ денегъ не истратилъ на себя. Мои нужды такъ ограниченны, что на ничтожную относительно сумму я проживу спокойно.
Соня молча не спускала своихъ добрыхъ глазъ съ друга своего дѣтства. Сколько участія, любви и восхищенія выражали ея влажные отъ слезъ взоры! Зинаида Львовна встала, подошла къ Сережѣ, который сидѣлъ въ креслѣ, склонивъ голову на руку; она взяла въ обѣ руки эту молодую, отуманенную печалью и отягченную незаслуженными укорами голову, пригнула ее, прижала ее по-матерински къ себѣ и цѣловала Сережу въ его густые кудри. Онъ вдругъ растаялъ, взялъ ея руки, нѣжно, крѣпко расцѣловалъ ихъ и сказалъ прерывающимся голосомъ:
— Вы моя вторая мать!
— Да, правда, Сережа, я всегда любила тебя какъ названаго сына, да и ты доказываешь памъ любовь свою, когда приходишь дѣлиться съ нами своимъ горемъ! Не печалься, милый. Все это буря въ стаканѣ воды, и завтра же ничего отъ ней не останется.
— Но вѣдь мама сказала, мама думаетъ, что я наложилъ пятно на имя отца, — произнесъ Сережа съ усиліемъ.
— Сказала, да; но не думаетъ, увѣряю тебя — не думаетъ. Завтра же все пройдетъ. Завтра утромъ я поѣду къ ней и мы поговоримъ по-старому, какъ въ Знаменскомъ, когда жили душа въ душу.
Сережа испугался.
— Нѣтъ, нѣтъ, — сказалъ онъ, — не ѣздите завтра къ моей матери; она раздражена, она Богъ вѣсть, что можетъ наговорить вамъ. Я боюсь окончательнаго разрыва. Ужъ и такъ произошло, Богъ вѣсть почему, охлажденіе. А будетъ разрывъ — я лишусь послѣдней радости въ жизни — участія моихъ друзей.
— Не будетъ разрыва, не допущу я до разрыва, я твою мать хорошо знаю, скорѣе произойдетъ сближеніе. Положись на меня, и не будемъ нынче говорить обо всемъ этомъ. Пойдемъ пить чай и поговоримъ о другомъ. Ты и Соня давно уже, и я также, не говорили по душѣ. Пойдемъ.
Она подала ему руку и повела его черезъ гостиную въ столовую, гдѣ былъ накрытъ чайный столъ.
На другой день едва только Серафима Павловна, еще взволнованная, вышла въ свой кабинетъ, какъ позвонила, и няня тотчасъ появилась.
— Гдѣ Сережа? спросила Серафима Павловна съ тревогой.
— Дома нѣтъ, — сказала няня сухо, раздѣляя негодованіе Глаши за брата.
— Не ночевалъ, не приходилъ со вчерашняго дня! воскликнула съ испугомъ Серафима Павловна.
— Нѣтъ, — сказала няня, — Сергѣй Антоновичъ возвратились поздно домой, часу въ первомъ ночи, даже позднѣе, легли почивать, а нынче ранымъ-ранехонько, когда только что затопили печи, ушли опять со двора.
Серафима Павловна вздохнула, будто гора свалилась съ плечъ ея.
— Чаю! — сказала она нянѣ, которая вышла.
Глаша не приходила. Серафима Павловна скучала и горѣла желаніемъ возобновить разговоръ, пререканія и пренія о Сергѣѣ, но не хотѣла позвать дочь; она рѣшилась ждать ея обычнаго появленія во время утренняго чая. Но Глаша, хорошо зная мать, не появлялась. Серафима Павловна начинала терять терпѣніе, когда въ передней раздался громкій звонокъ.
— Пришелъ, вѣрно, Сережа! слава Богу, а то я начинала уже бояться. Голова горячая — Богъ вѣсть чего натворитъ, а я сказала ему вчера: поди съ глазъ моихъ! Бѣдный Сережа!
Такъ думала Серафима Павловна, въ добромъ сердцѣ которой происходила реакція.
Въ комнату поспѣшно, съ веселымъ лицомъ вошла Зинаида Львовна и за ней Соня. Обѣ онѣ съ задушевностью и ласковостью, давно уже исчезнувшими изъ ихъ отношеній, подошли къ Серафимѣ Павловнѣ и, не замѣчая ея вѣжливаго, но формальнаго привѣта, радушно расцѣловали ее, будто не случилось между ними ни холодности ни недоразумѣній. Соня такъ и прильнула къ Серафимѣ Павловнѣ, и, взявъ ея руку, дважды поцѣловала ее и не выпускала изъ своей руки, усѣвшись на скамеечкѣ у ея ногъ. Серафима Павловна посмотрѣла на Соню, и въ сердцѣ ея проснулась заглохшая въ ней нѣжность къ этому доброму, чувствительному молодому существу, уже не ребенку, а почти дѣвушкѣ.