— Поневолѣ, — сказала Глаша болѣе мягко и ласково, чѣмъ всегда. — Лучше было предупредить васъ.
— Отчего Сережа, будучи такъ часто въ ихъ домѣ, никогда не говорилъ о томъ?
— Когда Сережа давалъ уроки… занимался съ Лизой, Долинскій жилъ въ Крыму; притомъ Сережа никогда не знакомился съ семействомъ, приходилъ прямо въ классную и рѣдко видалъ, и то мелькомъ, старика Долинскаго и его жену, а уже познакомился ближе со всѣмъ семействомъ послѣ блиновъ у Старицкихъ. Иванъ Долинскій любимецъ въ семьѣ и особенно друженъ съ Анютой Дубровипой.
— Его зовутъ Иваномъ!.. сказала встревоженно Серафима Павловна. Сердце ея билось и она цѣлый день была задумчива, разсѣяна и не въ себѣ.
Прошло три дня. Однажды утромъ въ передней громко позвонили. Серафима Павловна встрепенулась, но въ залѣ зашумѣло женское платье — и она успокоилась. Въ комнату вошла молодая, очень красивая, щегольски одѣтая княжна Дубровина; она очень дружески поздоровалась съ Серафимой Павловной и съ Глашей и сказала:
— Я собиралась къ вамъ еще вчера, но у насъ было такъ много гостей, что я не могла выбраться, а вотъ нынче я привезла къ вамъ моего брата. Онъ только что возвратился изъ-за границы, познакомился съ вашей дочерью на балѣ и желалъ быть вамъ представленъ. Я надѣюсь, что теперь ваша дочь, сынъ и вы сами не откажетесь посѣщать насъ почаще.
— Гдѣ же онъ, вашъ брать?
— Онъ пошелъ въ кабинетъ Сергѣя Антоновича и сейчасъ придетъ. Да вотъ они, я слышу, идутъ. Позвольте вамъ представить нашего милаго Ваню.
Серафима Павловна вздрогнула и глянула по направленію къ двери. Она вся затрепетала; къ ней шелъ высокій, бѣлокурый молодой человѣкъ, близнецъ ея сына, ея умершаго сына. Секунду смотрѣла она неподвижно смущенными и испуганными глазами на этотъ столь милый, столько ею любимый образъ давно отошедшаго отъ ней сына — и вдругъ стремительно вскочила, и на почтительно склонившагося передъ ней Долинскаго, бросила свои дрожавшія руки, обхватила его, притянула его къ себѣ и слезами облила его голову, рыдая истерически.
Глаша и Сережа прослезились.
— Ваня! Ваня! восклицала сквозь рыданія пораженная Серафима Павловна.
— Онъ живой братъ мой, давно умершій братъ, любимецъ матери, — сказалъ Сережа, поясняя столь непонятную Дубровиной сцену.
Долинскій, услышавъ также слова эти, покрылъ поцѣлуями руки плакавшей Серафимы Павловны. Онъ усадилъ ее въ кресло и сталъ, растроганный и умиленный, передъ ней на колѣни. Глаша подавала матери стаканъ воды; но она одною рукою отвела его и, не выпуская изъ другой руки руку Долинскаго, жадно, сквозь слезы смотрѣла на него и повторяла: „Ваня! Ваня!“
Княжна Дубровина по свойственной ей сердечности поняла, что надо оставить вдвоемъ съ Ваней эту несчастную мать, и тихо вышла изъ комнаты, за ней вышли Сережа и Глаша.
— Боже мой! воскликнула Анюта Дубровина: — какъ мнѣ ее жаль! Какая нѣжная у ней душа и какъ она любитъ еще своего умершаго сына. Ужели Ваня такъ похожъ на него?
— Да, онъ похожъ. Мы предупреждали мама, и она ждала его съ волненіемъ; но мы не могли предполагать, что выйдетъ такая для нея протрясающая сцена. Какъ бы она не заболѣла.
— Ваня сама доброта и чувствительность, — сказала Анюта. — Вы увидите, какъ онъ сумѣетъ быть близокъ съ ней и, навѣрно, утѣшитъ ее. Я считаю это счастливой для нея встрѣчей.
Сережа молчалъ. Ему показалось, что этотъ пришлый молодой человѣкъ отниметъ у него часть материнской любви, но скоро овладѣлъ внезапно нахлынувшимъ недобрымъ чувствомъ и сказалъ:
— Лишь бы ей было легче. Она у насъ до сихъ поръ безутѣшна послѣ своихъ жестокихъ потерь.
Тогда между этими тремя молодыми людьми завязался задушевный разговоръ; эта минута сблизила ихъ больше, чѣмъ два года знакомства. Княжнѣ Дубровиной не нужно было настойчиво звать къ себѣ Боръ-Раменскихъ: она чувствовала и знала, что между ними установилась сердечная связь.
Многіе добивались приглашеній княжны, но не всѣ получали ихъ. Когда съѣзжались близкіе знакомые, то въ большомъ домѣ княжны Дубровиной, роскошно отдѣланномъ, принимали ихъ запросто въ одной изъ гостиныхъ. Старшая Долинская, Агаша, разливала чай, ея двѣ сестры, умная и пылкая Лиза и красивая Лида болтали безъ затѣй, а сама княжна прельщала всѣхъ своею граціей, любезностью и умомъ. Домъ этотъ былъ центромъ и не мало веселилъ всю Москву; два раза въ зиму княжна Дубровина давала балы и приглашенія по ея желанію или отъ ея дяди и отъ ней совокупно. Бывали у нихъ и благородные спектакли. Княжна, неутомимая танцорка, зимою много веселилась, но рано уѣзжала въ деревню и жила тамъ до поздней осени. Въ городѣ говорили, что она много читаетъ и серіозно занимается устроенными ею тамъ благотворительными заведеніями. У ней въ Спасскомъ (ея подмосковномъ имѣніи) была отлично выстроенная и содержанная больница, школа, пріютъ для дѣтей и богадѣльня для стариковъ и старушекъ. Если княжна Дубровина была любима въ обществѣ, то можно сказать, что ее обожали въ семьѣ и боготворили въ ея многочисленныхъ вотчинахъ. Не уходилъ отъ нея никакой бѣднякъ безъ помощи, безъ утѣшенія, безъ добраго слова. Тетки ея, Богуславовы, въ ней души не чаяли, и она въ мудреномъ дѣлѣ обращалась къ нимъ за совѣтомъ. Съ семьею Долинскихъ соединяла ее та любовь и дружба, которыя рѣдко встрѣчаются въ семьѣ тѣснаго смысла. Она почитала и любила дядю, какъ добрая, нѣжная, преданная дочь, была неразрывно дружна съ его женою, а дѣтей дяди почитала своими родными сестрами и братьями. Изъ всѣхъ ихъ любила она больше всѣхъ Ваню, и его долгое отсутствіе изъ семьи было для Анюты Дубровиной очень грустнымъ, очень тяжкимъ испытаніемъ. Она даже два раза ѣздила повидаться съ нимъ, увозя съ собою Агашу и свою англичанку, миссъ Джемсъ. Но вотъ здоровье Вани поправилось, и онъ возвратился домой къ полному счастію всего семейства; ликованію и радости Анюты не было мѣры. Она не разставалась съ нимъ и не могла довольно наговориться.