— Развѣ я вамъ такъ надоѣла, что вы хотите отъ меня отдѣлаться?
— Дружочекъ, — отвѣчалъ онъ, — ты сама знаешь, что говоришь вздоръ. Я старъ, умру, а ты останешься одна.
— Одна! А Маша? а сестры? а Ваня? Вы знаете, я всегда жизнь мою устраиваю съ Ваней. Наши вкусы, мысли и желанія сходятся, и мы любимъ другъ друга такъ нѣжно. Сохрани васъ Господь на долгіе годы для счастія всѣхъ насъ; но я и Ваня — мы всегда будемъ жить вмѣстѣ. Онъ во всемъ, всегда былъ и будетъ мой помощникъ и другъ.
— Ваня молодъ, онъ женится когда-нибудь, что, впрочемъ, желательно, — сказалъ Долинскій.
— Ваня, говоритъ онъ, никогда не женится, а всегда останется со мною.
— Этого сказать, ни ты ни онъ, вы не можете. Вамъ обоимъ, если сложить ваши лѣта, нѣтъ и пятидесяти лѣтъ. Вы еще дѣти!
— Ну, папочка, — сказала она смѣясь, — какія же мы дѣти!
Но папочка былъ правъ. Когда Ваня воротился въ семью и на первыхъ же дняхъ пріѣзда попалъ на балъ Богуславовыхъ, а потомъ къ Серафимѣ Павловнѣ, гдѣ произошла тронувшая его сцена, онъ измѣнился совершенно. Онъ мало оставался съ Анютой, какъ прежде; его тянуло къ Боръ-Раменскимъ, а когда Боръ-Раменскіе посѣщали ихъ, онъ болталъ съ Глашей и своимъ звонкимъ добродушнымъ хохотомъ удивлялъ семью. Ваня по характеру былъ задумчивъ, кротокъ и неразговорчивъ. Когда подошла весна, онъ однажды вошелъ въ комнату Анюты.
— Милая, — сказалъ онъ ей, — я пришелъ просить тебя сдѣлать мнѣ одолженіе. Мнѣ хочется, чтобы ты позвала лѣтомъ Боръ-Раменскихъ въ Спасское. Пусть они погостятъ у насъ. Бѣдная Серафима Павловна отдохнетъ душою, да и я буду очень радъ.
— Ваня, — сказала Анюта, — я давно замѣчаю, что ты самъ не свой. Серафима Павловна, хотя ты ее сердечно любишь, тутъ ни при чемъ. Ваня, скажи мнѣ, ты любишь Глашу и задумалъ…
Онъ вспыхнулъ, поцѣловалъ Анюту и, не отвѣчая, вышелъ изъ комнаты. Онъ былъ замкнутъ и не любилъ говорить о себѣ.
Анюта очень задумалась и отправилась къ папочкѣ въ кабинетъ.
Въ этотъ же самый день Зинаида Львовна сидѣла въ кабинетѣ мужа, который, получивъ съ Кавказа не весьма пріятныя вѣсти о сынѣ, былъ задумчивъ и мраченъ.
— Я бы желала, — сказала Зинаида Львовна своему мужу, — позвать Боръ-Раменскихъ въ Знаменское, но не знаю, уговорю ли Серафиму Павловну. Прошло уже пять лѣтъ, а она никогда, никогда не согласилась навѣстить Знаменское. Буду просить ее, не знаю, успѣю ли.
— А я бы и просить не сталъ. Она не поѣдетъ. Никогда не могла она простить намъ, что я купилъ Знаменское для Сони. Она всегда была безтолкова и неразумна. На ея мѣстѣ всякая другая вошла бы въ Знаменское почитай что хозяйкой.
— Ты разумѣешь?… — сказала, мѣняясь въ лицѣ, Зинаида Львовна.
— Конечно, развѣ можно сыскать лучшаго жениха нашей Сонѣ? Сережа уменъ, дѣловитъ, примѣрный сынъ и братъ и, конечно, будетъ…
— И не говори. Сережа вошелъ въ свѣтъ. Невѣстъ много…
— Такихъ, какъ Соня? сказалъ Ракитинъ еъ насмѣшкой. — Такихъ нѣтъ. Умна, красива, богата, сердце добрѣйшее.
— А княжна Дубровина? Умна, красива, богата, сердце добрѣйшее да знатное имя, — у Сони его нѣтъ.
— Когда выходятъ замужъ — имя мѣняютъ.