— Я все это въ точности разузнаю, — сказалъ онъ, — мама мнѣ все скажетъ.
Онъ звалъ ее мама, какъ ея родныя дѣти, что особенно радовало Серафиму Павловну.
Дѣйствительно, однажды въ сумерки, оставшись одинъ съ Серафимой Павловной, Ваня приступилъ къ ней съ вопросами, и она не долго противилась его ласкамъ, нѣжнымъ словамъ и сказала ему, не выдавая никого (Серафима Павловна была очень честна и сохраняла данное честное слово), что она знаетъ, увѣрена, что если бы Сережа посватался за княжну Дубровину, она бы не отказала ему.
— Какъ ты думаешь, — окончила она свою фразу, — я права: она бы пошла за него.
Ваня задумался.
— Она мало говоритъ о немъ, но насколько я ее знаю, она бы не отказала ему, потому что она какъ-то сказала, что въ немъ есть и сила и нѣжность, что онъ сумѣлъ трудиться для матери и сестры и что она уважаетъ его. Пожалуй бы и пошла за него… да, не отказала бы.
— А Сережа предложенія дѣлать не хочетъ, — сказала горячо Серафима Павловна.
— Отчего?
— Говоритъ всякій вздоръ: что онъ ее не любитъ и что безъ особенной глубокой и нѣжной привязанности не женится и еще на богатой. Онъ говоритъ: я не искатель богатыхъ невѣстъ.
— Какой это Сережа хорошій, подлинно высокой души человѣкъ! воскликнулъ Ваня.
— Какъ и ты то же!
— Конечно, да развѣ можно жениться, то-есть навсегда, навсегда связать себя съ женщиной, если ее не любишь особенно нѣжно и не уважаешь.
Тогда завязался довольно длинный разговоръ, въ которомъ Серафима Павловна осталась побѣжденной, какъ всегда. Какъ часто она ни во что ставила мнѣнія Сережи, но слово Вани было для нея рѣшающее.
Къ свадьбѣ сестры пріѣхала Вѣра съ мужемъ и заняла дорогое помѣщеніе въ одной изъ гостиницъ Москвы; пріѣхала и Таня и остановилась у Глаши. Не было конца ихъ разговорамъ, ихъ радости, ихъ поцѣлуямъ. И Таня, какъ всѣ другіе, нашла большое сходство между Ваней Долинскимъ и Ваней, ушедшимъ отъ семьи и друзей своихъ въ міръ иной. Ваня и съ Таней сошелся скоро, и она полюбила его за его доброту, деликатность и чувствительность.
— Глаша, — говорила она, — береги свое счастіе, свое великое счастіе — имѣть добраго, любящаго, нѣжнаго мужа. Не будь скора, не будь рѣзка, ты такъ легко можешь поранить его въ самое сердце.
— Нѣтъ, Таня, ты не бойся. Я чувствую себя передъ нимъ такой… недостойной… такой низменной, сознаю свою низшую натуру и рада, что понимаю его. Гдѣ ужъ мнѣ говорить рѣзко. Я все удивляюсь его сердцу, его чистотѣ, его благородству, необычайной добротѣ его, — сказала Глаша.
— Ну, и слава Богу! сказала Таня — ты будешь счастлива и сама станешь выше и лучше. Онъ тебя притянетъ и возвыситъ до себя. Теперь я совершенно увѣрена въ вашей счастливой семейной жизни. Но вы будете очень небогаты. У Долинскихъ ничего нѣтъ, да и у тебя тоже.
— Ванѣ обѣщали мѣсто. Отецъ дастъ ему небольшой капиталъ; вотъ уже пять лѣтъ, какъ, получая большое жалованье, онъ копитъ помаленьку. Живя съ Анютой, онъ не могъ много проживать. Анюта сказала, что велитъ поправить заново домъ въ К*** и домикъ маменьки, и мы туда поѣдемъ послѣ свадьбы и будемъ ѣздить лѣтомъ, если добудемъ отпускъ. Ваня ужасно привязанъ къ этому домику въ К***. Тамъ прошло все его дѣтство и часть юности.
— Какой домикъ маменьки и кто она?
— Это была мать первой жены Долинскаго. Она всѣхъ дѣтей Долинскихъ очень любила, и они ее тоже. Она умерла. Домикъ ея стоитъ на концѣ сада. Ваня желаетъ его отдѣлать для моей матери, которая обѣщала пріѣхать къ намъ въ гости.
Вѣра и мужъ ея всякое утро посѣщали мать и почти всякій день званы были то на обѣдъ, то на вечеръ къ Долинскимъ и Богуславовымъ. Генералъ Струйскій блисталъ здоровьемъ; онъ сталъ еще толще и плотнѣе и казался еще выше. У него прибавилась еще лента и звѣзда, и онъ тверже, чѣмъ прежде, шелъ по дорогѣ почестей и высокаго положенія. Вѣра нарядная, красивая, но еще больше, чѣмъ прежде, холодная, никому особенно не понравилась, но вела себя безукоризненно вѣжливо со всѣми и была внимательна къ матери. Мужъ ея также выказывалъ большое уваженіе къ тещѣ, но она никогда не знала, о чемъ заговорить съ нимъ. Когда мать оставалась наединѣ съ дочерью, она напрасно пыталась узнать что-либо о ея жизни. Вѣра отвѣчала на всѣ вопросы, но не вдавалась въ подробности. Она много разсказывала о своихъ знакомыхъ, о выѣздахъ, о великолѣпныхъ балахъ при дворѣ, но о своей супружеской жизни говорить избѣгала. Наканунѣ свадьбы Глаши было по старому русскому обычаю благословеніе приданаго, небольшого, но изящнаго. На этомъ семейномъ вечерѣ находились всѣ Долинскіе и княжна Дубровина; посрединѣ гостиной стоялъ столъ, на которомъ лежали старомодные, краснаго полинявшаго сафьяна, футляры, а въ нихъ всѣ фамильныя вещи Серафимы Павловны, какъ тѣ, которыя приходились на долю Глаши, такъ и тѣ, которыя были отданы Вѣрѣ и присланы ею обратно, какъ подарокъ сестрѣ. Когда всѣ вдоволь налюбовались этими фамильными драгоцѣнностями, былъ поданъ ужинъ въ небольшой столовой и гостиной, гдѣ едва могли помѣститься оба семейства. Изъ постороннихъ приглашены были одни Ракитины въ полномъ составѣ, но пріѣхали только мать и дочь. Соня старалась быть весела, но это не совсѣмъ удалось ей, и лицо ея было озабочено и печально такъ же, какъ и лицо ея матери, которая однако была разговорчивѣе обыкновеннаго.