— Въ такомъ случаѣ, — сказалъ Сережа, — я ѣду къ Ракитинымъ.
— Меня оставить! сказала она съ упрекомъ.
— Мама, — возразилъ Сережа, — мнѣ неловко ѣхать къ Дубровиной, я ужъ говорилъ вамъ, а когда вы у Глаши, то… Ваня, — произнесъ онъ съ усиліемъ, — вамъ замѣняетъ меня.
— Никто никого замѣнить не можетъ, но я не хочу тебя неволить. Поѣзжай, куда хочешь, если уже ты получилъ такое отвращеніе къ Дубровиной.
Сережа понялъ, что поднимать этого разговора не слѣдуетъ, поцѣловалъ у матери руку и сказалъ:
— Когда вы поѣдете въ К***, я поѣду съ вами.
Такъ и устроились; Сережа поѣхалъ къ Ракитинымъ и безъ сердечной уже боли бродилъ въ садахъ Знаменскаго. Сережа, набалованный ласками Зинаиды Львовны, уваженіемъ и вниманіемъ Ракитина, дружбою Сони, пріязнью Ипполита, чувствовалъ себя счастливымъ, тѣмъ болѣе, что письма матери радовали его. Она, очевидно, была совершенно довольна и жила въ свое удовольствіе. Іюнь пролетѣлъ, какъ сонъ, и Сережа получилъ письмо отъ матери, которое вызывало его въ Москву, чтобы вмѣстѣ ѣхать въ К***, къ Долинскимъ; письмо это произвело на него впечатлѣніе, котораго онъ опредѣлить не могъ, да и не пытался. Онъ былъ радъ увидѣть мать, проводить мать, пожить съ матерью, а вмѣстѣ съ тѣмъ ему было больно оставить семью Ракитиныхъ и жизнь у нихъ, столь мирную и столь пріятную, столь сердечную. Дома Сережа постоянно ухаживалъ за матерью и утромъ и вечеромъ заботился о ней, о ея комфортѣ, о соблюденіи всѣхъ ея привычекъ, о исполненіи всѣхъ ея желаній и прихотей. Онъ былъ постоянно озабоченъ мыслью о ней, а здѣсь, у Ракитиныхъ, всѣ были заняты имъ и желаніемъ быть ему пріятными: Соня, мать ея, самъ Ракитинъ придумывали, чѣмъ и какъ угостить его, чѣмъ позабавить, чѣмъ занять. Ему стоило вскользь упомянуть о чемъ-нибудь, какъ это являлось, было ли то книга, или инструментъ, или экипажъ и лошадь, и притомъ это являлось не подаркомъ, котораго бы онъ не принялъ, а привозилось изъ Москвы для Сони и по желанію Сони. И, однако, онъ зналъ, что это для него, и былъ до глубины сердца тронутъ.
Въ день, когда онъ получилъ письмо отъ матери, онъ вошелъ въ гостиную Ракитиныхъ, которые въ полномъ сборѣ пили чай за круглымъ столомъ, и, поздоровавшись со всѣми, сказалъ:
— Письмо отъ мама. Мнѣ надо завтра же ѣхать въ Москву и потомъ съ ней въ К***, къ сестрѣ и зятю.
Это извѣстіе поразило всѣхъ какъ громомъ: Соня перемѣнилась въ лицѣ, Зинаида Львовна посмотрѣла на дочь и омрачилась, Ракитинъ наморщилъ брови, даже Ипполитъ, всегда неподвижный и равнодушный, оживился и воскликнулъ:
— И зачѣмъ? Жили такъ хорошо, и вдругъ — ѣхать!
— Онъ обязанъ проводить мать, — сказалъ Степанъ Михайловичъ, пріѣхавшій въ гости на нѣсколько дней, — не одной же ей ѣхать въ К***.
— Конечно, — сказала Зинаида Львовна. — Другъ мой, — обратилась она къ мужу, — ты прикажешь приготовить завтра коляску.
— Конечно, — сказалъ Ракитинъ сурово.
Этотъ послѣдній день тянулся вяло. Всѣмъ было не по себѣ; всѣ жалѣли, что Сережа уѣзжаетъ; Сережа былъ самъ не свой. Тоска внезапно закралась въ его сердце и томила его. Вечеромъ онъ вышелъ въ садъ и медленно пошелъ по скату горы къ рѣкѣ. Яркій мѣсяцъ серебрилъ дорожки сада и струи рѣки Десны; плотъ, какъ и въ былые годы, былъ причаленъ и привязанъ къ пристани. Сережа отвязалъ его и хотѣлъ отчалить, когда Степанъ Михайловичъ вышелъ и закричалъ.
— Сережа, и я съ тобою. Я, вѣдь, не помѣшаю тебѣ? Ты куда?
— Хотѣлъ взглянуть въ послѣдній разъ на Знаменское; вѣдь, я завтра утромъ уѣзжаю.
— Знаю, какъ не знать: у насъ всѣ носы повѣсили, всѣ заскучали, а Софья Сидоровна, золотое сердце, больше всѣхъ.
Сердце Сережи дрогнуло.
— Я понимаю, — сказалъ Степанъ Михайловичъ, — что ты долженъ ѣхать къ матери, но я бы на твоемъ мѣстѣ не прощался съ Знаменскимъ и сдѣлался бы опять его счастливымъ владѣльцемъ.
— Я бы и купилъ его, если бы деньги были, но, вы знаете, ихъ нѣтъ у меня. Я благодарю Бога, что ихъ хватаетъ, чтобы жить, какъ мама угодно, а ужъ о покупкахъ и думать нельзя.
— Я говорю не о покупкѣ, а о другомъ способѣ имѣть Знаменское: взять золотое сердце барышни, а Знаменское пойдетъ въ придачу.
— Что вы говорите! воскликнулъ Сережа въ неописанномъ волненіи. — Этого быть не можетъ никогда!
— Да что ты, слѣпъ что ли, или поглупѣлъ батенька? Развѣ ты не видишь, чтò всѣмъ въ глаза бросается? Ракитины спятъ и видятъ, чтобы ты женился на Софьѣ Сидоровнѣ; они для нея ничего не пожалѣютъ: она богатая невѣста.