— Пожалуй, но человѣка, а не мальчишки! прервалъ сердито Андрей Алексѣевичъ своего пріятеля.
Ѳомушка подошелъ и выпилъ бокалъ вина, но Сережа и Ваня взглянули на отца, который, повидимому, не обращалъ на нихъ вниманія, подошли и выпили по полубокалу, а за ними и дѣвочки отхлебнули немного изъ налитыхъ бокаловъ.
— Не пора ли домой? сказала Серафима Павловна, не находившая особеннаго удовольствія оставаться въ лѣсу прохладною ночью, при потухающемъ кострѣ и слабо горѣвшихъ фонаряхъ.
— Погодите, я угощу нашихъ любезнѣйшихъ наставниковъ, — сказалъ Сидоръ Осиповичъ.
Степанъ Михайловичъ отказался наотрѣзъ.
— Мнѣ, — сказалъ онъ, — вредно. Я вотъ чайку напился вволю.
Нѣмецъ осушилъ свой бокалъ до дна; Сидоръ Осиповичъ присталъ къ Андрею Алексѣевичу.
— Ну-ка, старый другъ, по-сибирски, до дна, какъ бывало на пріискахъ. Только тамъ, случалось, приходилось пить не бокалами.
— А чѣмъ же, если не бокалами? спросилъ лукаво Анатоль. — Стаканами? А? Папа?
— И стаканами, и кружками, и стопами. Опоражнивали мы не малое количество бутылокъ. Вѣдь такъ, Андрей, другъ любезный.
— Случалось, — отвѣчалъ тотъ, — и хвалиться нечѣмъ, да и то, бывало, измучившись на работѣ, — прибавилъ Андрей Алексѣевичъ и выпилъ бокалъ за здоровье дамъ, поклонясь имъ низко.
— Тянули вы бочками сороковыми, — смѣясь воскликнулъ Анатоль, — только не изъ похвальбы, какъ въ „Горе отъ ума“, а взаправду.
— Ну, бочками, не бочками, а бывало гуляли таки послѣ тяжкихъ трудовъ. Вина не жалѣли, а трудовъ еще меньше жалѣли. До поту лица работали, да не днями, а мѣсяцами. А ты, мой ученый, потѣшь меня теперь, скажи мнѣ мои любимые стихи, да погромче, всѣмъ на услышаніе. Валяй. Ну!
Анатоль, схвативъ пледъ матери, молодецки перекинулъ его за плечо, не безъ ловкости и удали завернулся въ него, прыгнулъ на большой лежавшій вблпзп камень и громкимъ, звучнымъ голосомъ, напыщенно и торжественно сталъ читать стихи Державина на переходъ черезъ Альпійскія горы:
— Славно! закричалъ Сидоръ Осиповичъ, пришедшій въ восторгъ. — Вотъ сочинитель! Вотъ стихотворецъ! Одинъ единственный, несравненный! Въ молодости моей былъ у меня пріятель въ Ростовѣ, семинаристъ Вознесенскій, говорилъ онъ стихи бойко, съ чувствомъ…
— Съ разстановкой, — перебилъ отца Анатоль не безъ насмѣшливости.
Отецъ не смекнулъ насмѣшки, не зная, быть можетъ, стиха Грибоѣдова; но Зинаида Львовна нахмурилась и неласково глянула на черезчуръ бойкаго сына.
— Да, смѣйся, — сказалъ добродушно Сидоръ Осиповичъ сыну. — Умница былъ этотъ Вознесенскій, ученъ, но съ пути сбился и погибъ гдѣ-то. Я тогда былъ ужъ въ Сибири, послѣ узналъ, а то бы не допустилъ его до бѣды. Бывало, отлично провозглашалъ Державина и собирался въ діаконы, но ему до тебя далеко! Ты говоришь не въ примѣръ лучше. Не правда ли, ваше превосходительство? мой Анатолій молодецъ!
Адмиралъ улыбнулся.
— Да, у него, кажется, память огромная, и если будетъ учиться прилежно, то и усвоитъ многое. Большая память — большая подмога.
— Его большая память вредитъ ему, — сказала Зинаида Львовна: — ему все легко дается, онъ мало трудится и труда не любитъ; это бѣда.
— Вотъ всегда такъ, — сказалъ Сидоръ Осиповичъ съ легкой досадой. — Моя благовѣрная любитъ корить родныхъ дѣтей и завсегда пуститъ ложку дегтю въ бочку меду. Кто же, на милость скажите, любитъ трудъ?
— Какъ кто? отвѣчала ему жена, — да ты первый. Ты трудился съ ранней молодости, составилъ состояніе и устроилъ счастіе матери, жены и дѣтей, ихъ матеріальное счастіе, не говоря уже о любви, о попеченіяхъ, которыми окружилъ ихъ. Ты и теперь трудишься безъ устали.
— Правду истинную говорить изволите, — сказалъ Андрей Алексѣевичъ, глядя на Зинаиду Львовну съ ласковой благодарностью. — Сидоръ Осиповичъ умѣетъ трудиться, умѣетъ собирать, умѣетъ отдавать съ любовью и самъ не вѣдаетъ цѣны себѣ.
— Если онъ не вѣдаетъ, такъ я знаю, и желала бы, чтобы дѣти его знали и не относились легко къ тому, чтò онъ для нихъ дѣлаетъ и дѣлалъ, и оцѣнили бы его и какъ человѣка и какъ заботливаго, любящаго отца.