— Мама, я знаю, — сказала Соня тихо, цѣлуя руку матери.
Сидоръ Осиповичъ слышалъ и видѣлъ; онъ схватилъ дочь на руки, поднялъ ее, какъ перышко, посадилъ на свое широкое плечо и помчался съ ней по полянѣ, говоря ей шопотомъ: „Скачи милая, я твой работникъ. Ходи не по землѣ, а мчись по поднебесью, какъ пташка вольная. Что захочешь, то я и дамъ тебѣ, что я заработалъ, то твое!“
Она обняла его шею, прильнула къ его головѣ своими нѣжными губками. Онъ принесъ ее и, опустивъ ее на колѣни матери, сказалъ съ едва слышнымъ дрожаніемъ голоса:
— Спасибо, Зина, за слова твои и за дѣтей нашихъ.
Онъ рѣдко называлъ ее Зиною, придерживаясь обычая своего класса звать жену по имени и отчеству, но зналъ, что она любила, когда онъ называлъ ее Зиною, какъ звали ее и отецъ и сестры ея. Она взглянула на него добрымъ взглядомъ и сказала вполголоса:
— Сердце твое мнѣ давно вѣдомо. Но скоро два часа, — прибавила она громко, — пора домой.
— Давно пора, — сказала утомленная Серафима Павловна. — Я поѣду опять съ Antoine, а дѣти попрежнему пѣшкомъ.
— Все, какъ прикажете, и будетъ благополучно и сохранно, генеральша наша дорогая! сказалъ Сидоръ Осиповичъ, находившійся въ самомъ веселомъ настроеніи. Адмиралъ, сидѣвшій до тѣхъ поръ въ спокойномъ наслажденіи природы, тоже поднялся.
— Прекрасный провели мы вечеръ, милые сосѣди, — сказалъ онъ; — очень вамъ благодаренъ. А теперь всѣмъ пора по домамъ. Дѣти, въ путь!
Все засуетилось, всѣ встали; мальчики бросились ловить лошадей и помогать кучерамъ запрягать ихъ; прислуга прибирала и укладывала посуду. Костеръ догоралъ, угасая; на поляну набѣжала темь ночи и испугала Серафиму Павловну. Она встала поспѣшно.
— Гдѣ дѣти?
— Мы здѣсь, — отвѣтили дѣвочки.
— А мальчики? Ваня! Гдѣ Ваня?
— Будьте покойны, они помогаютъ кучерамъ запрягать лошадей, — сказалъ Андрей Алексѣевичъ.
— To-есть мѣшаютъ имъ запрягать лошадей! воскликнула смѣясь Глаша, и разсмѣшила всѣхъ.
— Бойкая барышня! воскликнулъ Сидоръ Осиповичъ.
— Бѣдовая, — сказалъ Степанъ Михайловичъ.
— Очень умная, — прибавила Зинаида Львовна.
Серафиму Павловну усадили въ таратайку, укутали ей ноги пледомъ; адмиралъ сѣлъ съ ней рядомъ; двое слугъ несли передъ ними зажженные фонари. Тихо тронулись они въ путь. За ними сѣла въ коляску Зинаида Львовна съ мужемъ и Саррой Филипповной.
— У насъ есть мѣсто. Степанъ Михайловичъ, пожалуйте къ намъ, садитесь, довеземъ, — сказалъ весело и привѣтливо Сидоръ Осиповичъ. — А вашъ нѣмецъ уже усѣлся съ Андреемъ Алексѣевичемъ.
— Это я ужъ видѣлъ, себя не забудетъ. А дѣти-то какъ же? Они одни.
— Да вѣдь они пѣшкомъ идутъ, и барышни съ ними, а за барышнями наша барская барыня, Прасковья Ивановна, а за ней цѣлая свита — горничныя. Чего жъ вы опасаетесь?
— Кажется, бояться нечего; впрочемъ, адмиралъ всегда отпускаетъ дѣтей кататься однихъ, а теперь они пѣшкомъ…
И съ этими словами Степанъ Михайловичъ влѣзъ въ коляску. Кучеръ тронулъ и пустилъ рысью. Она скрылась изъ глазъ всѣхъ въ теми лѣса.
Анатоль, находившійся въ возбужденномъ состояніи, не зналъ удержа. Онъ влѣзъ въ телѣгу и взялъ вожжи.
— Баринъ, — завопилъ одинъ изъ слугъ, — это телѣга подъ посуду и ковры.
— Молчи! закричалъ Анатоль. — Не твое дѣло.
— Да куда жъ мы все это уложимъ?
— Куда хочешь! Эй, ты! Егорка, садись!
Молодой конюхъ Егоръ прыгнулъ въ телѣгу и сѣлъ на передокъ. Анатолій хлестнулъ лошадь, она взвилась и поскакала по полянѣ по опушкѣ лѣса, и, описавъ кругъ, подъѣхала къ группѣ дѣтей и прислуги, которыя шли по полянѣ къ лѣсу.
— Садитесь! Садитесь! Кто хочетъ, — я лихо прокачу!
— Что вы это, Анатоль Сидоровичъ, съ ума что ли спятили? образуйтесь, въ эту-то темь. Воля ваша, я барышню не пущу, — сказала барская барыня Прасковья Ивановна.
— Садись, Соня! кричалъ Анатоль. — Садитесь, Глаша и Ѳомушка.
Прасковья Ивановна уцѣпилась за платье Сони, что, впрочемъ, было излишне, потому что Соня твердо помнила свое обѣщаніе, данное адмиралу, и не имѣла намѣренія ѣхать съ Анатолемъ.
— Я свою барышню не пущу, — вопила старая Прасковья Ивановна, — если съ ней что случится, баринъ меня поѣдомъ съѣстъ. Не пущу!
— Молчи, старая хрычовка! крикнулъ Анатолій: — не твое дѣло.
— Мнѣ, батюшка, мнѣ Софью Сидоровну довѣрили. Не ея это дѣло въ телѣгахъ скакать, не для того рождены онѣ!
— Въ самомъ дѣлѣ, —воскликнула Глаша со смѣхомъ, — она Ракитина, а вотъ я Боръ-Раменская! и съ этими словами взвилась — и мгновенно сидѣла рядомъ съ Анатоліемъ.