На правой сторонѣ рѣки Десны красовался большой, каменный, старинный домъ, и аллея вела отъ него къ старинной бѣлой церкви, которая блестѣла на яркой зелени молодой рощи. Церковь была построена во имя Знаменія Богородицы, отчего и усадьба и самая деревня, находившаяся вблизи, назывались Знаменскимъ. Зпаменское принадлежало адмиралу Антону Степановичу Боръ-Раменскому, человѣку старинной фамиліи, прославившейся многими воинскими подвигами еще во времена Димитрія Донского и позднѣе, при царяхъ Иванѣ IV и Петрѣ Великомъ. Самъ адмиралъ Антонъ Степановичъ прибавилъ не одну лавровую вѣтвь къ славѣ предковъ; онъ отличался особенною храбростью при осадѣ Севастополя, былъ тяжко раненъ и заслужилъ два Георгія: одного въ петлицу, другого на шею. Послѣ заключенія мира онъ не могъ продолжать службы, потому что страдалъ отъ тяжкихъ ранъ, вышелъ въ отставку и уѣхалъ лѣчиться въ Теплицъ. Тамъ встрѣтилъ онъ прелестную, молоденькую дѣвушку, которая, пріѣхавши съ больнымъ отцомъ, нѣжно за нимъ ухаживала. Она овладѣла сердцемъ храбраго адмирала, и онъ женился на ней; она не принесла ему богатства, но зато ея добродушіе, веселость, красота и чарующая грація прельщали рѣшительно всѣхъ, и она слыла за недоступную невѣсту. Роду она была стариннаго, и ея отецъ, полный генералъ, по фамиліи Лукояновъ, уговорилъ дочь принять предложеніе адмирала Боръ-Раменскаго, хотя адмиралу было уже 45 лѣтъ отъ роду, а Серафимѣ Павловнѣ Лукояновой минуло только 20. Женившись, адмиралъ, имѣвшій значительное состояніе, поселился съ молодой женой въ своей прекрасной подмосковной; его тяжкія раны не позволяли ему вести жизнь свѣтскую, да и вкусы его были таковы, что онъ предпочиталъ деревню и запятія по хозяйству — вечерамъ и собраніямъ большого города. Жена его, хотя любила и свѣтъ и наряды, но покорилась желанію мужа, а потомъ занялась четырьмя дѣтьми, которыя родились одинъ послѣ другого. У Боръ-Раменскихъ было два сына и двѣ дочери, о которыхъ рѣчь впереди. Иногда, а осенью и зимою частенько, Серафима Павловна скучала, и длинные зимніе вечера одолѣвали ее; но мужъ такъ любилъ, такъ лелѣялъ, такъ баловалъ ее, что она не могла жаловаться на судьбу свою. Съ первыхъ годовъ замужества домъ ея былъ всегда полонъ гостившихъ родныхъ, пріятельницъ, подругъ дѣтскихъ и юношескихъ лѣтъ, и многочисленной свиты, какъ звалъ адмиралъ компаніонокъ, русскихъ и иностранокъ, приживалокъ, нянь, и впослѣдствіи гувернантокъ и учителей. Боръ-Раменскіе жили широко и едва ли не проживали въ деревнѣ больше, чѣмъ многіе другіе, равные имъ по состоянію, проживаютъ въ городѣ. Чего только у нихъ не было? И оранжереи съ тропическими растеніями, и лошади замѣчательной красоты, и чистокровныя англійскія, и другія, собаки, и птицы, рѣдкіе голуби, и яркоперые попугаи, и обиліе всякаго рода экипажей. Одного только не допускалъ адмиралъ: верховыхъ лошадей для жены и дочерей. „Это дѣло не женское!“ сказалъ онъ однажды кратко, и тѣмъ порѣшилъ вопросъ. Впрочемъ, Серафима Павловна, маленькая, деликатная, робкая, нисколько не добивалась играть роль амазонки; всегда одѣтая изящно, по послѣдней модѣ, она любила выйти на массивное каменное крыльцо своего стариннаго дома, опираясь на руку мужа; любила сѣсть съ нимъ въ высокій кабріолетъ или покойный шарабанъ и прокатиться на красивой, но смирной лошади, защищенная отъ солнца городскимъ зонтикомъ или отъ вѣтра и сырости новомоднымъ пледомъ и ватеръ-прувомъ. Серафима Павловна, достигнувъ 37 лѣтъ, казалась гораздо моложе своихъ лѣтъ. Ее можно было принять, и какъ часто принимали ее люди незнакомые за сестру ея старшей дочери. Когда начинается разсказъ нашъ, этой старшей дочери, Вѣрѣ, минуло уже 16 лѣтъ. Она была высокая, полная, красивая дѣвушка, съ роскошными каштановыми волосами и большими, широко разрѣзанными сѣрыми глазами, съ ослѣпительнымъ цвѣтомъ лица и пунцовыми крупными губами; ея добродушный видъ подкупалъ всякаго, но ея неподвижность и постоянная улыбка скоро надоѣдали. Она была здоровая, красивая, кровь съ молокомъ, дѣвушка, но безъ всякаго выраженія въ красивомъ лицѣ.
Годомъ моложе ея былъ братъ ея, Сергѣй, названный такъ въ честь прадѣда своего, знаменитаго въ лѣтописяхъ отечественныхъ войнъ, генерала Боръ-Раменскаго. За Сергѣемъ шелъ сынъ Иванъ и, наконецъ, всѣхъ меньшая дочь Глафира. Сергѣй въ ту пору, когда начинается разсказъ нашъ, имѣлъ отъ роду 15 лѣтъ, отличался пылкостью нрава и рѣдкими способностями къ изученію языковъ и нѣкоторыхъ наукъ. Онъ былъ мальчикъ росту средняго, бѣлокурый, голубоглазый, лицомъ блѣдный, станомъ тонкій, какъ стебель, и чрезвычайно, хотя и безсознательно, граціозный во всѣхъ своихъ движеніяхъ и пріемахъ. Его густые, волнистые волосы напоминали своимъ цвѣтомъ спѣлую рожь, а его длинныя не по росту руки заставляли предполагать, что онъ еще вырастетъ. Братъ Сережи, Ваня, плѣнялъ всѣхъ. И онъ былъ голубоглазый, но его волосы, красоты дивной, останавливали на немъ взоръ всякаго. То не были рыжіе волосы, но бѣлокурые, съ золотымъ отливомъ, тѣмъ золотымъ отливомъ, который любятъ улавливать на полотнѣ талантливые живописцы. Черты лица его были необыкновенно правильны, будто отточены, и цвѣтъ лица, блѣдный, придавалъ еще болѣе прелести прелестнымъ чертамъ. Было нѣчто столь плѣнительное въ выраженіи его лица, что всякій на него заглядывался, а мать буквально не могла наглядѣться на своего милаго, изъ всѣхъ дѣтей наиболѣе любимаго, сына. Въ домѣ и старый и малый обожали меньшого барина, и самъ онъ, доброты рѣдкой, всѣхъ любилъ. Съ дѣтства его любимое, часто повторяемое, слово было: жалко. Онъ сожалѣлъ о всѣхъ и сострадалъ всему, начиная отъ дворной цѣпной собаки, которой аккуратно носилъ ѣсть, и послѣ завтрака и послѣ обѣда, и которую самъ спускалъ съ цѣпи всякій вечеръ, до дочери управителя, надъ которой всѣ смѣялись, потому что она была и дурна собою, и глупа, и капризна. Никогда у Вани не было гроша; лишь только отецъ или мать дарили его деньгами, какъ находились у него неотложныя нужды, и деньги исчезали съ неимовѣрной быстротой. Старой скотницѣ надо было сшить душегрѣйку; сироткѣ, внуку прачки, кафтанъ, а у кучера пропала не вѣсть куда уздечка и старая шлея. Сохрани Боже, узнаетъ управитель, со свѣту сживетъ Аггея кучера; да и мало ли что? У сторожа не было валенокъ, а Сережѣ такъ давно хотѣлось имѣть изъ Москвы хлыстикъ для верховой ѣзды. И Ванины деньги уходили, да еще какъ! Оказалось, что Ваня затратилъ цѣлый цѣлковый, принадлежавшій старой нянѣ, но няня — дѣло извѣстное — отдастъ все, что имѣетъ, милому Ванечкѣ. Да и не случалось еще ни разу, чтобы Ваня забылъ, кому онъ долженъ: какъ получитъ деньги, такъ и бѣжитъ прежде всего отдать свой долгъ. А если случалось ему занимать у сына Ѳедосея, главнаго садовника, Софрошки, или, какъ звалъ его самъ Ваня, Софроши, то онъ отдавалъ ему долгъ свой съ излишкомъ на покупку бабокъ. Въ бабки Ваня любилъ играть, и Софрошка былъ ему всегдашній товарищъ и всегда набивался: „Баринъ, не надо ли вамъ взаймы? Мнѣ крестный намедни далъ двугривенный“.