— Барыня! Барьшя! раздались восклицанія горничныхъ, — какъ бы бѣды не нажить!
Анатолій, не говоря ни слова, ударилъ по лошади, но Ваня сзади уцѣпился за задокъ телѣги и на ходу влѣзъ на нее и сѣлъ за Глашей.
— Ты это зачѣмъ? сказала ему Глаша съ пренебреженіемъ.
— А затѣмъ, чтобы ты головы не сломила!
— Какой покровитель.
— Какой ни есть, а все же лучше съ братомъ, чѣмъ ночью одной, не слушаясь приказаній отца и матери.
— Анатоль, онъ мораль мнѣ читаетъ, послушай! сказала Глаша смѣясь.
— И скуку нагоняетъ! подсказалъ Анатолій.
— На меня мудрено нагнать скуку, — возразила Глаша: — я не такова. И скучать не умѣю, и страха не знаю! прибавила она похваляясь.
— Мы съ тобой пара, — сказалъ Анатолій, — никакая скука не побѣдитъ твоей удали и моего лиха. Эй! валяй! Онъ ударилъ лошадь кнутомъ.
— Семь бѣдъ, одинъ отвѣтъ! сказала Глаша. Они ускакали. Сережа посмотрѣлъ вслѣдъ имъ и вдругъ сказалъ: — Скучно тащиться пѣшкомъ. До дому версты три. За нами ѣдетъ телѣга съ коврами. Сядемъ на нее.
— Я не сяду. Я обѣщалась итти пѣшкомъ, — сказала Соня.
— Э! скука какая; я никому не обѣщался, не такъ глупъ. Вѣра, садись! Дуняша, садись рядомъ съ барышней, а ты, Ипполитъ, рядомъ со мною; мы поѣдемъ осторожно, съ нами сестра.
— Знаю, сокровище веземъ, Боръ-Раменскую, — сказалъ Ипполитъ, смѣясь насмѣшливо.
— Сестра брату сокровище, — сказала Соня своимъ пріятнымъ голосомъ. — Вѣдь правда, Сережа?
— Ну, мы такъ и будемъ теперь звать Вѣру: сокровищемъ, — сказалъ Ипполитъ.
— Что жъ? и зовите, не обидно, — сказала Вѣра.
Сережа молчалъ. Послѣ перваго увлеченія и порыва у него на сердцѣ щемило. Онъ боялся, что отецъ разсердится. Они поѣхали рысью по торной дорогѣ. При выѣздѣ изъ лѣсу раздались неистовые крики. Анатолій скакалъ по полю; спутникъ его, лихой Егоръ, выпившій не въ мѣру пива и очень ужъ веселый, пѣлъ плясовую пѣсню и присвистывалъ и прикрикивалъ, а телѣга мчалась по полю, прыгая по кочкамъ. Глухой шумъ колесъ, топотъ лошади, пѣсня конюха и крики Анатолія воодушевили и Ѳомушку и Глашу, не знавшую страха. Возбужденная, не владѣя собою, Глаша громко смѣялась и вскрикивала отъ избытка удовольствія и подтягивала ухарской пѣснѣ. Все это производило нестройный гулъ, которому вторило эхо лѣсное. Серафима Павловна, ѣхавшая по другой дорогѣ, тревожно спросила:
— Что это такое?
— Мнѣ чудится голосъ Анатоля, — сказалъ адмиралъ: — подхватили кого-нибудь и мчатъ безъ удержки. Онъ самъ какъ лошадь съ норовомъ, нѣтъ, нѣтъ, да удила и закуситъ.
— Лишь бы нашихъ съ ними не было — Вани, Сережи! воскликнула Серафима Павловна.
— Наши идутъ пѣшкомъ, — сказалъ адмиралъ спокойно; — притомъ нельзя бояться за мальчиковъ, темной ночи и ѣзды въ телѣгѣ. И не того придется имъ испытать въ жизни.
— До жизни далеко, — сказала Серафима Павловна, — а пока они въ гнѣздѣ родителей… Ахъ! Ахъ! закричала она вдругъ.
Адмиралъ остановилъ лошадь. — Что случилось? спросилъ онъ тревожно.
— Должно, молодой баринъ Ракитинскій вывалился, — сказалъ одинъ изъ людей, несшихъ фонарь.
— Кто здѣсь? отвѣчайте, — закричалъ адмиралъ.
— Я здѣсь, папа! отозвался Сережа.
— Кого вывалили? телѣга грохнулась. Ступайте туда съ фонарями. Это на той дорогѣ.
Люди побѣжали.
— Не ушиблись ли? спросила Серафима Павловна, сидѣвшая ни жива ни мертва отъ страха. — Гдѣ Ваня?
На это ей никто не отвѣтилъ; адмиралъ вылѣзъ изъ таратайки, жена схватила его за руку.
— Я нe пущу тебя въ темь такую. Лошади могутъ зашибить тебя.
— Сережа, иди сюда, — закричалъ адмиралъ, — не оставляй матери, и ты, Никифоръ, — обратился онъ къ человѣку, шедшему съ фонаремъ: — веди лошадь барыни подъ уздцы. Ступай домой шагомъ. Эй! Анатоль, гдѣ они? ихъ что-то не слышно.
— А вотъ тамъ; вѣрно, подымаютъ телѣгу. Извольте видѣть, нашъ фонарь свѣтится.
— Да что ихъ не слышно? Эй, Анатоль, расшибся ты, что ли?
— Я, нѣтъ, а вотъ они.
— Кто они?
Отвѣта не было. Адмиралъ поспѣшно пошелъ и исчезъ впотьмахъ. Скоро раздался его голосъ.
— Сережа, вези мать домой, да бережно, а я пріѣду въ другой телѣгѣ съ Андреемъ.
— Я безъ тебя никуда не поѣду, — закричала отчаянно Серафима Павловна.
— Ира! поѣзжай домой съ сыномъ; Сергѣй, вези мать домой! раздался рѣшительно голосъ адмирала, и Серафима Павловна знала эту ноту, и покорилась.
— Остался одинъ! сказала она Сережѣ со страхомъ и негодованіемъ.
— Гдѣ же одинъ, милая, — .говорилъ Сережа ласково: — съ нимъ куча слугъ и еще три экипажа.
— Благодарю за такія прогулки, — жалобно говорила Серафима Павловна: — знаютъ, что я и робкая и больная, нервная, и придумываютъ всякіе ужасы!.. Ночью! Темь такая, что хоть глазъ выколи! Глупые разговоры объ огонькахъ на могилахъ — отъ страха волосы дыбомъ становятся! Фи! терпѣть не могу! А теперь повалили телѣгу! И кто въ ней, неизвѣстно! Отецъ ушелъ, меня одну оставилъ! Самъ всему виноватъ; выдумали, позволили, а я поплатилась.