Сережа молчалъ. Онъ боялся, не ушиблись ли Глаша и Ваня, и зналъ, что въ такихъ случаяхъ матери отвѣчать нельзя: отвѣты раздражали ее, и она принималась плакать. Сережа привезъ мать домой, помогъ ей войти по лѣстницѣ, проводилъ до спальни, а когда дверь затворили за ней, онъ опрометью выбѣжалъ изъ дома и побѣжалъ по дорогѣ навстрѣчу къ отцу.
На другой день ранѣе обыкновеннаго Зинаида Львовна вошла въ столовую, гдѣ дѣти ея и всѣ живущіе пили чай. Анатолій разсказывалъ что-то съ жаромъ и волненіемъ. Она обратилась къ нему съ лицомъ холоднымъ и строгимъ.
— Ты никуда не поѣдешь, чтобы бѣды не надѣлать, — сказала она сыну.
— Да и бѣды-то нѣтъ, — отвѣчалъ онъ съ досадой и развязно.
— Не смѣй такъ говорить со мною. Я хочу знать, какъ это случилось. Разсказывай.
— Да и разсказывать нечего, — сказалъ Анатоль съ досадой, — изъ мухи слона сдѣлали; Глаша и Ваня цѣлы; она щеку ссадила, а онъ руку зашибъ — вотъ и все. Бѣда не велика.
— Но какъ Глаша попала къ тебѣ въ телѣгу? Какъ ты осмѣлился безъ позволенія взять ее съ собою, приглашать ее?
— И не приглашалъ вовсе. Она сама вскочила въ телѣгу. Я звалъ Соню.
— Часъ отъ часу не легче! Непростительно: взять дѣвочку, мчать ее во весь опоръ и вывалить.
— Но вѣдь это случай! Всегда можетъ случиться…
— Нѣтъ, не можетъ. Когда везутъ сестру или знакомую дѣвушку, то ее должно оберегать; но тебѣ всегда море по колѣно, ты ни о чемъ не думаешь и не заботишься. Избаловался ты безъ мѣры, вотъ и теперь бѣдъ надѣлалъ. Что же адмиралъ?
— Да ничего, — сказалъ Анатоль: — когда при свѣтѣ фонаря онъ увидѣлъ, что никто серіозно не ушибся, что нѣтъ ни перелома ни вывиха, то не сказалъ ни слова, взялъ Глашу и Ваню и уѣхалъ.
Въ эту минуту Сидоръ Осиповичъ и Андрей Алексѣевичъ вошли въ комнату, оканчивая жаркій споръ; оба были не въ духѣ. Увидя ихъ, Зинаида Львовна сказала:
— Пойдемъ къ Боръ-Раменскимъ узнать о Глашѣ и въ особенности о Серафимѣ Павловнѣ; она навѣрно перепугалась и не заболѣла ли отъ испуга?
— Да, неосторожно, — сказалъ Сидоръ Осиповичъ сыну съ упрекомъ и прибавилъ, обращаясь къ женѣ: — съ чего заболѣть? Бѣда небольшая, что дѣвочка оцарапала щеку, а мальчикъ зашибъ руку. Вываливаются и изъ каретъ, подъ экипажами мосты проваливаются — и все сходитъ съ рукъ благополучно. Но все-таки, Анатоль, я скажу: нехорошо, неосторожно.
— Да что жъ, папа, — сказалъ Анатолій развязно, — я вѣдь не нарочно…
— Еще бы нарочно, — сурово прервалъ его Андрей Алексѣевичъ, — за нарочно вашего брата учатъ.
— Правда, что учатъ, — сказалъ построже Сидоръ Осиповичъ. — Ну, жена, пойдемъ къ сосѣдямъ, извинимся за нашего молодца; у нихъ, вѣрно, переполохъ. Приходи и ты за нами, — прибавилъ онъ, обращаясь къ сыну: — ты обязанъ извиниться.
Они пошли черезъ садъ къ рѣкѣ, вдвоемъ.
— Другъ мой, — сказала Зинаида Львовна мужу, — ты много далъ воли Анатолію, ты, право, поощряешь его въ его своеволіи. Развѣ ты находишь, что это хорошо? Онъ никого не слушается, сдѣлался какой-то сорви-голова.
— Онъ мальчикъ, — возразилъ Ракитинъ.
— Тѣмъ хуже! Онъ и такъ склоненъ къ удальству и всякаго рода излишествамъ.
— Удальство-то я въ немъ и люблю. Я самъ былъ такой.
— Ты трудился; ты въ его лѣта умѣлъ уже зарабатывать деньги, былъ въ состояніи помогать отцу и матери, а онъ умѣетъ только деньги сорить, — великая разница. Ты о другихъ думалъ, а онъ думаетъ объ одномъ себѣ и о своемъ удовольствіи. Великая разница.
— Онъ молодецъ, отважный, храбрый.
— Отвага и храбрость — качества достойныя похвалы въ серіозныхъ случаяхъ жизни, при исполненіи долга; но въ пустякахъ отвага часто только безразсудство и своеволіе. Развѣ люди, которые ведутъ безалаберную и непутную жизнь, не начинали съ удальства, которое ни для чего не пригодно?
— Это женское разсужденіе.
— То же самое, что я, говоритъ и Андрей Алексѣевичъ, онъ не одобриваетъ поведенія и наклонностей Анатоля; а онъ человѣкъ опытный и почтенный.
— Знаю, знаю; я и съ нимъ спорилъ, и стою на своемъ. Я люблю молодечество. Притомъ же вы оба, онъ съ своимъ педантствомъ, а ты по-женски — судите Анатолія слишкомъ строго и любите его меньше другихъ дѣтей.
Она вздохнула.