Сережа молчалъ. Красныя и блѣдныя пятна выступили на щекахъ его; глаза были потуплены.
— Слышишь? сказалъ ему отецъ твердо и отрывисто.
— Слышу, папа, но я не знаю какъ?
Сережа, вдругъ оживляясь и сбрасывая съ себя робость и замѣшательство, за минуту предъ тѣмъ угнетавшія его, воскликнулъ съ жаромъ:
— Какъ пойду я просить прощенія у приказчика, въ ригѣ, при всѣхъ. Это стыдъ, это…
— Стыдъ — просить прощенія у того, кого обидѣлъ, а не стыдъ — обидѣть человѣка 50 лѣтъ, слугу отца, слугу честнаго и трудящагося? А мнѣ стыдно за тебя; твое мелкое самолюбіе заглушаетъ въ тебѣ чувства справедливости и собственнаго достоинства.
— Мое достоинство унижено! сказалъ Сережа съ неудержимою горячностью: — итти просить прощенія, какъ будто я наказанный ребенокъ! Въ ригу, при всѣхъ! Это жестоко!
— Вздоръ! сказалъ отецъ: — сознаться въ своемъ проступкѣ никогда не стыдно, даже въ мои лѣта, во всякія лѣта. Если же тебѣ это такъ непріятно, то не доводи себя до того, чтобы приходилось просить прощенія. Ну, иди.
Сережа вышелъ. Жаль было глядѣть на него. Въ залѣ онъ столкнулся съ Соней, пришедшей къ Вѣрѣ и Глашѣ. Увидя лицо его, она подлетѣла къ нему, взяла его за руку и отвела въ уголъ гостиной. Тамъ она сказала ему шопотомъ:
— Сережа, голубчикъ, что случилось? Что ты? На тебѣ лица нѣтъ.
— Ахъ, оставь меня, — сказалъ онъ ей почти грубо и хотѣлъ уйти, но она продѣла свою руку за его руку и повторила вопросъ, умильно заглядывая ему въ глаза своими добрыми глазками.
— Скажи, скажи, братецъ ты мой милый.
Соня въ минуту нѣжности и откровенности всегда звала его ласкающимъ именемъ братца.
Сережа растаялъ. Онъ усѣлся съ нею въ углу комнаты и началъ разсказывать ей съ жаромъ все, что случилось. Она слушала его внимательно, и свѣтлое улыбающееся лицо ея измѣнилось; она сдѣлалась серіозна и даже печальна.
— Пусть папа дѣлаетъ со мною, что хочетъ, я не пойду просить прощенія у приказчика.
— Но какъ же ты можешь не послушаться приказанія отца? сказала Соня.
Сережа задумался и молчалъ, потомъ вспыхнулъ и сказалъ:
— Пусть папа дѣлаетъ, что хочетъ, — я немогу.
— Сережа, вѣдь это слова: ты не можешь ослушаться отца, притомъ ты знаешь его нравъ; что онъ разъ приказалъ, то должно быть исполнено.
— Я скажу мама, скажу Ванѣ, мы ее упросимъ заступиться за меня.
Въ эту минуту подошелъ къ нимъ Ваня въ веселомъ настроеніи духа.
— Что такое, — воскликнулъ онъ весело, — совѣщаніе? Что вы затѣяли? Ну, послѣ нашего неудачнаго катанья врядъ ли насъ куда пустятъ. Мама попрекаетъ этимъ гуляньемъ до сихъ поръ и говоритъ съ ужасомъ… Э! да лица ваши не праздничныя! Что еще случилось?
Сережа хотѣлъ говорить, но Соня прервала его.
— Нѣтъ, нѣтъ — сказала она живо, — я разскажу сама.
— Да, чтобы закупить Ваню, перетянуть его на свою сторону, дѣло повернуть не такъ, — сказалъ Сережа горячо.
— Вотъ ужъ неправда, — сказала Соня, — подумаешь, что я всегда противъ тебя, а выходитъ, что я всегда стою за тебя, и ты самъ это знаешь. Но я уступаю. Говори самъ, я умолчу.
Сережа началъ свой разсказъ и не замѣтилъ, что къ нимъ подошелъ Степанъ Михайловичъ и стоялъ за нимъ. Ваня слушалъ внимательно и серіозно. Сережа, взволнованный, съ яркимъ румянцемъ на щекахъ закончилъ словами:
— Папа приказалъ мнѣ немедленно итти въ ригу и тамъ просить прощенія у приказчика.
— У Петра Семенова? спросилъ Ваня.
— Конечно, у кого же еще!
— Сережа! воскликнулъ Ваня, да вѣдь Петръ Семеновъ насъ на рукахъ носилъ и любитъ всѣхъ насъ всѣмъ сердцемъ. Притомъ же папа приказалъ, а ты еще здѣсь. Не ждалъ я отъ тебя такой глупости! На твоемъ мѣстѣ я бы безъ всякаго приказанія побѣжалъ просить прощенія, если бы кого обидѣлъ.
— И развѣ надо разсуждать, — сказала Соня, очень довольная, что Ваня говорилъ, какъ она того желала, — когда отецъ приказалъ?
— Мнѣ стыдно, это позоръ! сказалъ мрачно Сережа.
— Развѣ папа твой, такой благородный, добрый и умный, можетъ приказать своему сыну сдѣлать что-либо, что стыдно, а ты еще сказалъ: позорно? — возразила Соня горячо.
— А ты бы стыдился, — подхватилъ Ваня, — тому, что произнесъ слово позоръ.
— Ну, — сказалъ сердито Сережа, — я вижу, что я самъ дуракъ, что связался съ вами. Соня — дѣвочка, гдѣ ей понять, чтò мальчику стыдно, а ты извѣстно что, маменькинъ сынокъ и таешь всегда, какъ сахаръ.
— А я, — сказалъ Степанъ Михайловичъ.
— Васъ я не видалъ и при васъ не сталъ бы этого разсказывать, — сказалъ Сережа сердито.