— Казаки-то с плетками! Ах, ты Господи! — охал приказчик, разводя руками.
— Сами плеток хотят. На то идут, — процедил сквозь зубы господин в фуражке с зеленым кантом.
Когда Сережа услышал, что где-то казаки «с плетками», и увидел тупое и самодовольное лицо господина, который сказал «на то идут», у него сразу явилось желание быть вместе со студентами и блузниками, которые спешат сейчас, распевая песни, навстречу опасности.
«Я не знаю, чего они сейчас требуют и в чем дело, — подумал Сережа. — Но они не хотят, чтобы все было так, как сейчас есть. И в них нет самодовольства, как у этого господина с кокардою. У меня в душе тоже тревога. Значит, я заодно с этими блузниками. Почему же я здесь стою, а они там идут, готовые на все?»
Сережа, плохо сознавая, что он делает, побежал через улицу навстречу рабочим. Поравнявшись с ними, он круто повернул и пошел в ногу с белокурым малым, который нес на плече, как солдат ружье, длинную палку с куском кумача на ней. Сереже стало весело и легко.
Толпа пела неровными взволнованными голосами, которые то звучали громко и смело, то слабели, как будто ожидая поддержки со стороны.
«Как хорошо! — думал Сережа. — Как хорошо! Главное, чтобы свобода была и чтобы все вместе были. Они тоже за свободу. Они «товарищами» называют друг друга. Это тоже хорошо. Товарищи почти как братья. А надо, чтобы все вместе были, как братья и сестры. Вот почему так легко и радостно».
И Сережа громко запел:
«А сестра Елена? Ведь она марксистка, — продолжал рассуждать Сережа, стараясь не отстать от широко шагавшего белокурого парня. — Почему же ее нет здесь? Ведь марксисты тоже стоят за рабочих… Я потом скажу Елене, что я пел Вставай, подымайся… Или лучше ничего ей не говорить? Она, пожалуй, не поймет, почему мне так радостно сейчас. Дело не в марксизме, а в том, что у этого белокурого блузника глаза блестят как-то особенно, а в небе вон какой свет… Откуда этот свет? Это вечерняя заря. Что со мною? Должно быть, от вина так пьянеют».
— Казаки! Казаки! — пронзительно закричали мальчишки, перебегая улицу, по которой мчались испуганные извозчики, настегивая лошадей.
В самом деле, со стороны манежа скакали казаки. Толпа дрогнула и побежала врассыпную, очищая мостовую. Посреди улицы остался лишь белокурый рабочий, шагавший рядом с Сережей.
— Смотрите! Казаки на вас скачут! — закричал Сережа, хватая белокурого малого за рукав. — Бежим направо!
— Сам беги, барчонок, а меня оставь, — сердито отмахнулся от Сережи рабочий.
В это время большой казак, с круглыми испуганными глазами и перекошенным ртом, доскакал до них и с размаху вытянул плеткою блузника, который тотчас же упал на мостовую, выронив красный флаг.
Сережа остановился, чувствуя, что бежать поздно. Казак, ударивший плеткою рабочего, уже скакал дальше, притворно крича и вертя плеткою над головою. Чья-то рука схватила Сережу за шиворот и толкнула на тротуар.
— В участок гимназиста! — крикнул хриплым голосом пристав, которому шептал что-то на ухо подозрительный молодой человек в штатском. Два городовых, один высокий рябой, а другой пониже, с красными торчащими усами, потащили Сережу в сторону, крича такими же неестественными голосами, каким кричал казак.
Когда Сережа очутился в извозчичьей пролетке, рядом с высоким рябым городовым, у него опять на душе стало радостно и легко. Городовой сидел боком, спустив одну ногу на подножку, и, по-видимому, чувствовал себя нехорошо.
— Вы куда меня везете? — спросил Сережа, думая, что этот вопрос ободрит несколько смущенного и подавленного городового.
И тот в самом деле обрадовался, что пленник добродушно с ним заговорил.
— Приказано в Пречистенский участок. Да нам-то что! Нам-то ведь только одна мука. По мне, и совсем бы вас не трогать.
— Это ничего, что в участок, — усмехнулся Сережа. — И я очень понимаю, что вам тоже все это очень неприятно.
— Эх, барин! Охота вам в этакую историю путаться. Небось, и родителям огорчение.
— Да, я сам не знаю, как попал, — совсем весело улыбнулся Сережа, — Идут и поют. И мне захотелось тоже петь и чтобы все были, как товарищи, как братья.
Городовой с недоверчивым удивлением посмотрел на Сережу.
— Как же это вы так? Ведь известно, что за этакие дела по головке не глядят.
— Да какие дела? Ведь это даже смешно людей плетками бить неизвестно за что.