Когда Сережа пришел к Грюнвальду, там уже было много подростков-гимназистов, реалистов и один кадет, было и несколько девочек в коричневых и серых платьицах. Горничная обнесла на подносе чай с английским печеньем. Председательствовал Петя Грюнвальд.
Когда Сережа вошел в комнату и Петя громко назвал его фамилию, все на него оглянулись с любопытством, особенным и почтительным: все уже знали, очевидно, о том, как Сережа был «заточен» в тюрьму, и считали его героем. Как ни занят был Сережа своими мрачными мыслями, ему все же было лестно такое внимание. Впрочем, он тотчас же застыдился этих своих самолюбивых и тщеславных чувств.
— Вы у нас в первый раз, Нестроев, — сказал Петя, внятно и звонко выговаривая каждое слово совершенно так же, как его отец, которого однажды Сережа слышал на публичной лекции. — Поэтому, Нестроев, я попрошу разрешения у нашего собрания посвятить вас в то, для чего мы собственно собираемся здесь. Не правда ли, господа, ведь это необходимо?
— Да, да… Конечно, разумеется, — послышались голоса мальчиков.
— Дело вот в чем, Нестроев, — начал свою речь Петя, слушая себя с видимым удовольствием. — Вы здесь видите представителей нескольких кружков. Большинство из этих кружков преследовало до сих пор исключительно цели самообразования, но есть среди нас и сторонники более широких задач. Некоторые не успели выяснить своих взглядов на наше общее дело. Что касается ближайшей причины вот этого нашего собрания, то она заключается в желании всех нас объединиться, если у нас найдется что-нибудь для всех одинаково важное. Вы понимаете, Нестроев? Через два-три года мы все будем студентами. Нам надо вступить в университет и в другие высшие учебные заведения организованными и подготовленными к той более сложной жизни, которая нас ожидает по окончании гимназии. Это собрание — третье по счету. Мы стараемся выяснить в прениях, что собственно может нас объединить для дальнейшей деятельности. Слово принадлежит Кострецову.
Встал рыжеватый вихрастый гимназист в черной курточке. Он, по-видимому, волновался и все посматривал на бумажку, где, должно быть, у него было записано то, что он намерен был высказать.
— Во-первых, — начал он, хмурясь и краснея, — я должен сообщить, что я пришел сюда, как представитель N-ой гимназии. Мне мои товарищи поручили заявить, что если вы все, господа, против буржуазии и за пролетариат, тогда с вами можно иметь дело: я останусь и объясню вам, какая у нас программа действий; а если вы заодно с буржуазией, тогда я ухожу, тогда нам с вами делать нечего.
Все, молча, недоумевая, переглянулись.
— Позвольте. Как же так? — развел руками Петя Грюнвальд. — Как же так, Кострецов? Мы ведь для того и собрались, чтобы выяснить наше отношение… А вы вдруг так сразу, такой ультиматум…
Вихрастый гимназист приободрился.
— Мы принципиально. Мы не можем иначе. Вы против буржуазии или за?
— Но позвольте. Нельзя в двух словах. Еще многие и не высказались кроме того. Большинство пока уклонялось даже от обсуждения всяких общих вопросов. Зачем же так непримиримо? — усовещивал взволнованного гимназиста Петя Грюнвальд.
— Нет, в таком случае прощайте, — воскликнул решительно гимназист и направился к двери, даже не прощаясь ни с кем.
— Куда же вы? Куда? — раздались голоса — иные сердитые, иные как будто обиженные даже.
— Иначе действовать я не могу, господа, — срывающимся голосом крикнул непримиримый, стоя уже в дверях. — Я не от себя, господа, говорю. Я от организации.
— Ну хорошо, — сказал Грюнвальд, — вы исполнили поручение ваших товарищей. Мы это приняли к сведению. Но, может быть, вы не откажетесь участвовать в нашей беседе, как частное лицо, не от имени вашей организации.
— Как частное лицо, я могу, — обрадовался мальчик, которому, очевидно, все-таки хотелось остаться здесь.
Он тотчас же пробрался в угол и стал допивать свой чай, громко хрустя печеньем.
Грюнвальд посмотрел список ораторов.
— Слово принадлежит вам, Васильковская.
Встала белокурая гимназистка в больших очках, как будто унаследованных от бабушки.
— Я от одиночества, господа, буду делать разъяснения, — пролепетала она в чрезвычайном волнении.
— Что? Что такое? Кажется, некоторые, как и я, не поняли вас, — сказал Петя, заметив, что собрание недоумевает.
— Я против одиночества, господа, т. е. я буду говорить от «Лиги борьбы с одиночеством», господа, — лепетала гимназистка, и большие стекла ее очков забавно поблескивали при свете свечей.