«Какие у нее глаза странные», — подумал он, как будто никогда раньше не видел этих глубоких невеселых глаз.
— Ах! Какой смешной мальчик, — засмеялась Валентина Матвеевна. — Детей всегда любить надо.
— Я уже не ребенок.
— Не ребенок? Почему так? Нет, Сережа, ты еще ребенок, поверь мне…
— Думайте, как хотите, — пробормотал Сережа, совсем сконфуженный.
— А знаешь что, Сережа? Мне кажется, мы будем друзьями. Хочешь?
— Вы смеетесь надо мною?
— Нет, не смеюсь. Ты скажи только, хочешь или нет?
— Как жарко, — сказал Сережа, опуская глаза. — Куда грести, Валентина Матвеевна?
— Все равно куда. Только скажи сначала, хочешь ли со мною подружиться?
— Я сам не знаю.
— Вот как. Почему?
— Вы непонятная…
— Верно! Верно! Милый какой. Но только зачем тебе меня понимать. Не надо вовсе. Я и сама себя не понимаю.
— Я к тому берегу править буду. Вам завтракать пора, наверное.
— Ну, хорошо. Правь, — сказала грустно Валентина Матвеевна и задумалась.
Весь этот разговор с Валентиной Матвеевной по-новому растревожил Сережу. Он и боялся ее немного. И как будто чувствовал себя сейчас в каком-то безмолвном с нею заговоре против своей семьи. Он смутно это понимал, чего-то стыдясь. И вместе с тем ему лестно было, что обратила на него внимание такая необыкновенная дама и даже предлагает ему свою дружбу.
На минуту Сережа забыл о своих падениях, и его сердце сжалось в сладком волнении: и Валентина Матвеевна, и весь мир вокруг показались ему таинственными и прекрасными. И синий пруд, и серебристые ивы на берегу, и высокие липы за мостиком, где начинался графский парк и откуда слышались тонкие звуки флейты — все было, как в какой-то повести чудесной, которую Сережа когда-то прочел, но в какой именно — он не знал, да и не все ли равно в какой.
Лодку прибило к берегу.
— Вот и приехали, — сказал Сережа, очнувшись от мечтаний.
— Так приходи ко мне, смотри, — сказала Валентина Матвеевна, выходя из лодки, которую Сережа притянул к берегу, захватив гибкую ветку ивы.
— А как же с лодкой быть? — спросила она, искоса поглядывая на мальчика.
— Здесь можно оставить. Я берегом дойду, — проговорил Сережа нерешительно и покраснел: он вспомнил, что придется сейчас идти полем, где наверное работают теперь Аннушка и Акулина, о которых не раз твердил ему Фома.
V
Сережа хотел пробраться берегом, без тропинки, чтобы не выходить на поле, но кустарник на берегу был такой густой, что идти было трудно. Сережа разорвал себе куртку и исцарапал руки и в конце концов должен был подняться кверху, где начиналось поле: по берегу дальше и пути не было: там была канава, большая и глубокая, через которую Сережа не мог перепрыгнуть.
Едва Сережа вылез из кустов, усталый и красный от смущения, как кто-то охватил ему сзади голову и закрыл глаза.
— Пусти! Пусти! — отбивался Сережа. — Я знаю, что это ты, Фома.
— Молодец ты, однако, — смеялся Фома, хлопая Сережу по плечу. — Я так и думал, что сюда без меня придешь. Да вот, видно, не судьба тебе быть одному, — и я тут.
— Я на пруду был. Я домой иду.
— А зачем ты в кустах сидел? — смеялся Фома, как будто не замечая смущения Сережи. — А мы тут картошку окапываем с милыми девицами.
Семь-восемь девушек работали здесь. Больно было смотреть на поле, на девушек, на дорогу вдали: так сияло золотое солнце. Облаков не было вовсе, и от этого казалось, что небо выше, чем всегда, и невидимые в высоте жаворонки пели так звонко, как будто справляли какой-то свой особенный солнечный праздник.
Девушки в кубовых подоткнутых юбках, с голыми до колен, запачканными черною землею, ногами перестали работать и смотрели на Фому и Сережу — иные серьезно, а иные смеясь.
— Так, значит, сегодня вечером за Демьяновскою ригою? — сказал Фома, обращаясь к двум ближайшим девушкам, с которыми он, по-видимому, разговаривал и раньше.
— Что ж! Мы с барышнями придем, — сказала одна из них, востроглазая, с вздернутым носом и большим красным веселым ртом.
— Это Акулина, — шепнул Фома на ухо Сереже, но Сережа и сам запомнил ее и знал ее имя — и другую знал, ее подругу, Аннушку Богомолову.
Аннушка была повыше Акулины, статная, белолицая, с высокою грудью, с темными строгими бровями и с небрежною чуть заметною улыбкою на милых губах.
— Барышни хоровод сегодня водить будут, — проговорил Фома, скаля зубы, — а мы им пряников принесем.
— Ты и этого кавалера приводи, — засмеялась Акулина, показывая на Сережу пальцем. — Может, мы ему понравимся.