– Но ведь вы же не чураетесь меня. Как же-с! Значит… уже лучший.
– Между человеком и человеком всегда должен стоять знак равенства. Даже между царем и плотником. Вот и всё. А должность – это оболочка. И мерить человека по должности это как сравнивать красавца и природой обделенного. Это преступно.
– Но отчего же все этого не понимают? Не мыслят как вы? Не сотворят порядок у себя в голове?
– Есть такие люди, для которых порядок у них в голове стал бы для них трагедией.
– Да поди ж ты! Ай, хитрó! Хитрó… Но зато ж они не играют. Они же искренне мерзавцы, так?
Сергей не ответил. Он задумался. Но не над вопросом, а над этим стремлением, этим любопытством, этим тяготением со стороны какой-то там программки, набора электронных данных и команд, даже не имеющих физической оболочки, познавать. Познав человека, они попытаются заглянуть в самое мироздание, приручить Вселенную. И будут ли они в этом соревноваться с нами? Станем ли мы соперниками со своими собственными творениями? Весь опыт истории говорит за то, что это неизбежно: творцу и творению становится тесно, и если начинается все с соревновательности, то заканчивается именно соперничеством. Пусть поначалу творец и является объектом изучения и даже преклонения, от участи изгоя он не застрахован.
– Некоторые искренне, но… – Сергей очнулся от задумчивости; швейцар не сводил с него своих пытливых глаз, все это время наблюдая за ним с неотступным вниманием дьявола, – но многие все же играют. Всю жизнь приходится играть. Быть собою – самая трудная роль. Мне ли не знать...
Интересно, играл ли швейцар? Игралась ли с ним эта программа? Способна ли она уже была на это? Что в действительности ей было нужно? Была ли у нее какая-то своя, особая цель, которую она скрывала под маской добродушия и любопытства?
– Даже когда люди остаются наедине с самими собой, они зачастую играют, – Сергей уже не столько обращался к швейцару, сколько пытался разобраться в этой задачке с душевными кривляньями. – Даже когда они пытаются усовершенствовать себя, многие делают это лишь для того, чтобы лучше играть свои роли. Да и вообще, люди слишком много времени и усилий тратят на совершенствование самих себя, и слишком мало – на совершенствование мира. А важно-то именно второе, да и первую задачу немало облегчает.
«Жаль я не программист, – подумал Сергей, – поэтому программу эту мне не приручить. И будет тешиться она и дальше. А впрочем… пусть тешится. Пусть изучает. Пусть будет равной человеку. Пусть будет равной мне. Какой мне от этого убыток?»
Он прервал свои размышления и с изумлением посмотрел на швейцара: мысли вдруг принялись колоть ему висок, причем настолько осязаемо, что он невольно поморщился.
– Ладно, пойду я, – он с силой потер виски. – Что-то у меня голова разболелась. Хм… Странно… К чему бы это?
Вернувшись в опочивальню, Сергей нетерпеливо направился прямо к столу со свечой, чтобы повторить опыт. Зажечь ее было делом пары мгновений, но, уже поднеся руку к задрожавшему пламени, он снова остановился в нерешительности…
Мертвую тишину ночного дворца огласил дикий крик боли. Уголки губ и глаз швейцара дернулись и сжались, отчего на лице его родилась добродушная улыбка.
– Сергей, а вот если вы листали «Толковый словарь Даля», то, конечно, согласитесь, что составлен он крайне бестолково… – не поднимая головы, пробормотал он в пустоту и уже в следующее мгновение вновь был поглощен чтением и своими мыслями.
Глава 4
Вот уже почти час, как Сергей, несколько обалдевший от вкусовых впечатлений, обрушившихся на него с невообразимой яркостью и даже некоторой яростью, сидел за обеденным столом в окружении многочисленных блюд, значившихся в президентском меню. Прямо перед ним лоснящейся горкой раскинулись несколько килограммов осетровой икры, которую он, немало обессилев после продолжительной осады собственного желудка, более не глотал жадно, фактически с остервенением – он мог лишь играться с ней.
Уже само перекатывание между нёбом и языком этих маленьких, упругих комочков дарило радость. Да, не просто наслаждение, а именно радость. Почему, он и сам бы не смог объяснить, но, если бы в этот момент его спросили, счастлив ли он, он, не задумываясь, ответил бы: «Да». А их вкус? Вкус был… нестерпимо божественным. Зрелый, живительный, свежий, мягкий, зовущий, колдовской. Сергей был не в состоянии остановиться, сказать себе: «Хватит!»