– Хе-хе, – Виктор хихикнул непривычно писклявым, чуть ли не плаксивым голоском. – Это что-то вроде: «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу тебе, кто мой»? Хе-хе. Знаете… я даже самому себе и друг и враг как никому другому.
– Ясно. Прямого ответа от вас не дождаться. Но неужели вам самим все это не противно?
– А вы отрешитесь. Как я. Получайте от этого удовольствие. Ведь это всего лишь игра.
– Это для вас игра. Мне же от этого никуда не спрятаться, не вырваться, не отключиться. Для меня это никогда и не было игрой. И быть ею не может. Я просто оказался в другом мире. А он оказался во мне. Но я не могу его принять. Он как яд, который мое тело пытается выдавить из себя каждой порой, потому что он создан не для меня. Он противен самой природе человека. Непонятно лишь, почему он вызывает отторжение далеко не в каждом? Неужели же здесь нельзя создать идеальное общество?
– Но это же будет скучно. Вы бы сами стали играть в игру, в которой нет никаких переживаний, происшествий, приключений, борьбы? В игру, где скучно, потому что решительно ничего не происходит?
– Но ведь всего этого хватает и в обычной жизни. Зачем людям тратить время и деньги, чтобы получить то, чего с переизбытком хватает и «там»?
– А вот людей и спросите. Выходит, живет в них такая потребность. Их поведение столь же загадочно, что и поведение ночных насекомых, предпочитающих жизнь в темноте, но летящих к свету. Зачем они летят к нему? Чтобы погасить? Мол, непорядок: «Сейчас ночь. Извольте выключить светильник!» Я не знаю. В человеке многое не поддается логическому объяснению, хоть это вроде как и самое рациональное существо. Вот вы за что? За демократию или тоталитаризм?
– Конечно, за демократию!
– Вот… Ну, какой из вас правитель? Хотите знать, чем тоталитаризм лучше демократии? Демократия позволяет бардаку развиться, а потом пытается бороться с ним. Причем тоталитарными методами. Тоталитаризм же бардака просто не допускает. Взять хоть пример Москвы. Раньше была прописка. Демократия ее отменила. Что мы получили в итоге? Транспортный коллапс. Неконтролируемую застройку города и области. Прописку в итоге восстановили. Ввели аукционы на покупку частного транспорта, а теперь – так вовсе запрет на личные автомобили. Здорово? Когда человек не в состоянии контролировать себя, функцию контроля над ним приходится взваливать на себя другим. Под демократией у нас ведь что понимают? Свободу тешить свое тщеславие, поплевывая на коллективные интересы.
Всю обратную дорогу Сергей подчеркнуто молчал. Только один раз на доводы и уже неприкрытые угрозы Виктора он поинтересовался:
– Да? И что вы сделаете? Лишите меня десерта? Отстраните от государственных решений, к участию в которых меня все равно не допускают? – и, помедлив, с надеждой подсказал: – Выкинете меня из игры?
С подчеркнутым спокойствием Виктор спросил:
– Вы слышали когда-нибудь о зомбировании?
Сергей похолодел и злобно подумал:
«Радуетесь, Виктор? Радуетесь, будто барашек, который узнал, что он – волк. Ну, ничего, ничего. Будет и на вашей улице траур…»
– Я бы все-таки советовал вам не упорствовать, господин Президент. Однако по глазам вижу, вы мне не доверяете.
– Не доверяю, – не стал юлить Сергей.
– Я понимаю, что вопрос доверять или не доверять врачу каждый решает индивидуально, но учтите, что пациент тоже может сам себя залечить до смерти.
На въезде в город их встретил дорожный указатель: «Ростов-на-дому».
«А может, и правильно было бы мне не рыпаться и не соваться, – грустно подумалось Сергею, – если уж до сегодняшнего дня я даже не знал, как называется столица страны, которую возглавляю?»
Утром в воскресенье подавленное состояние Сергея не отпустило. Он чувствовал за собой взваленную на него Виктором вину, но больше всего ему хотелось установить наконец свой авторитет в отношениях со своим помощником. После поездки за город в обращении последнего с Сергеем снисходительность окончательно уступила место неприкрытой язвительности и определенной презрительности.