К концу работы в Иркутске я получил телеграмму от председателя Комитета по делам искусств М. Б. Храпченко с вызовом в Москву и предложением взять на себя обязанности главного режиссера Ленинградского академического Малого оперного театра, а через несколько дней и письмо от Хайкина.
«Борис Эммануилович, дорогой, — написал я ему, — спасибо за предложение, как вы знаете, работа с оперой для меня не новинка, но руководить оперным театром?? Я же все-таки не музыкант!»
И в ответ:
«Ваши, Алексей Григорьевич, бемоли и диезы мне не нужны, их я сам хорошо знаю, нам нужны ваше понимание и ощущение оперы и ваше умение работать с певцами-актерами; остальное пускай вас не беспокоит».
Тогда я телеграфировал свое согласие, но все-таки написал Хайкину:
«Дабы не происходило у нас столкновений, предлагаю вам так: вся певческая сторона ваша, вся игровая — моя».
Но Борис Эммануилович со свойственным ему юмором ответил:
«Если хотите, чтобы в театре было тихо-мирно и неинтересно, давайте, как вы предлагаете; а если хотите, чтобы были интересные обсуждения, столкновения, споры, тогда давайте наоборот: все оперное — ваше, все драматическое — мое!»
Как это ни парадоксально, но мы в дальнейшей работе действительно все делали вместе, и по возможности я не пропускал его репетиций, а он — моих.
Конечно, не вмешиваясь. Помню, как-то раз во время репетиции с хором, когда я устанавливал мизансцены и невольно (репетиция шла под рояль) стал жестикулировать в ритме и в темпе, вдруг слышу: «О! Алексеев уже дирижирует!» И на сцену из-за кулис вышел Борис Эммануилович, вручил мне дирижерскую палочку, и весь хор расцвел улыбками.
В Москве я Хайкина не застал, но он оставил для меня либретто новой оперы И. И. Дзержинского «Надежда Светлова». Об оформлении спектакля Борис Эммануилович договорился с П. В. Вильямсом. Так как действие оперы происходит в Ленинграде, в дни обороны, я предложил художнику дать во всех без исключения декорациях если не точные картины, то дух, настроение этого красавца города. И на сцене у нас были и дворцы, в которых разместились лазареты, и затемненные квартиры, и площади, и разрушенные сады, и кариатиды у входа в Эрмитаж, и разоренное Детское Село…
В эти дни в Чкалове было много ленинградцев, знавших и любивших свой город; и когда во время музыкальных интермедий на полотне появлялись и исчезали виды Троицкого моста, Невского, Михайловского дворца — всего того, что ленинградцы хранили в сердцах своих, — они восторженно аплодировали.
Почти все партии в опере пели ленинградские артисты. Они искренне волновались вместе со своими героями-ленинградцами, им страстно хотелось, чтобы их родной город, сдавленный со всех сторон, скорее отогнал врага и вздохнул полной грудью, и их волнение, их страсть переливались через рампу, а флюиды радостных надежд устремлялись к ним от зрителей из зала. И когда певица-ленинградка Мария Софронова, по пьесе молодая художница Надежда Светлова, проводив на фронт своего жениха, оставалась на опустевшем мрачном вокзале, — зрители тех дней видели в ней олицетворение опустевшего, холодного, но не сдающегося Ленинграда… А когда ее жених, студент, смерть которого она оплакивала, возвращался в День Победы израненный, но живой, казалось, это они, зрители, дожили до благословенного дня и входят в свой ленинградский, московский или харьковский дом, в свою квартиру, садятся к своему столу… И зрители плакали облегчающими слезами, слезами надежды на близкую радость, на близкую победу.
А по утрам у нас были другие зрители и слушатели — в офицерском лазарете. Они так же внимательно слушали арии из опер, песни, романсы, но еще более чутко, нервно вслушивались в отрывки из «Надежды Светловой» — это было для них свое, сегодня пережитое, и они, перебинтованные, перевязанные, не аплодировали, не кричали «браво», они шептали «спасибо… еще…» и старались не плакать…
А мы… мы уходили расстроенными, растроганными.
Осенью 1944 года меня опять вызвали в Москву. Комитет по делам искусств и Управление культуры Моссовета предложили мне организовать в Москве новый театр музыкальной комедии. И делать это надо было срочно: перестроить на ходу театр миниатюр в театр оперетты, немедленно начать набирать труппу, хор, балет, оркестр.
Создавать театр — вообще дело трудное, а на ходу перестраивать его почти немыслимо. И я это вскоре почувствовал.
Если уж создавать в Москве второй театр оперетты, то это должен быть театр не условных, от «оперетки» идущих типов, положений, сюжетов; надо создавать реалистический театр советской музыкальной комедии. Комедии, которая по сравнению с комедией в драматическом театре будет несколько облегченной, но только несколько, комедии веселой, но и умной, комедии из жизни сегодняшних людей. И чтобы музыка была опереточной, и веселой и лирической, и печальной и героической, и ни в коем случае не якобы современной аритмичной, и не безмелодийной, не орущей, не превращающей оркестр в сумасшедший дом…