И вот я один на один с этим «тысячеглавым», «многоликим». Я всматриваюсь в «бездну», в «пасть зверя»… Нет! Нет! Моя публика, наша сегодняшняя публика это не «презираемое, милостивое чудовище», нет, я не презираю и меня не милуют — мы равные, мы уважаем друг друга, мы друзья…
Конечно, не все: вот в первом ряду кто-то развалился и смотрит на меня сонными глазами — этого не возьмешь… Вот в пятом — читает газету. Тоже не мой… Слева — сложила руки на груди, прищурила глаза и смотрит на меня выжидательно, даже слегка пренебрежительно: это, мол, что еще за птица? И эта не моя…
Ага! Вот мои… Девушка и юноша; ее рука в его руке, оба чуть нагнулись вперед, застыли с полуоткрытыми губами, готовыми расплыться в улыбку, только скажи им что-нибудь интересное! А чуть левее пожилой, чуть старомодный дядя показывает на меня своей совсем молоденькой соседке (конечно, дочь) и быстро шепчет, смеясь, а она вскинула брови и смотрит с улыбкой и любопытством. О, этот, может быть, помнит меня еще по Петербургу и рассказывает дочери… Вот эти все — мои! Для них я буду говорить, с ними, с такими, я буду весь вечер разговаривать!
Но как же начать? С чего? Надо же дать им понять, что я не только актерский посланец к ним, но и их представитель у актеров, что я знаю их жизнь и интересы, что сейчас за кулисами актеры будут спрашивать меня: какая сегодня публика? Хорошая?.. Так как же это сделать?
Нет, сделать этого нельзя, надо знать их жизнь и их интересы, и не только вообще, а сегодня, вот в этот вечер. А для этого надо хорошо знать, чем живет страна, народ, что он любит и кого ненавидит, другими словами, быть в курсе большой политики. Но не менее важно знать и малую, локальную, что ли, политику: чем дышит сейчас твоя аудитория… Что это значит?
Афишные, открытые концерты — только малая величина по сравнению с огромным количеством закрытых концертов в клубах, на заводах, в воинских частях. Концерты эти устраиваются после торжественного или просто делового заседания. Я всегда старался приехать до начала концерта и послушать, о чем говорят на заседании. Это и есть то, что я назвал малой, локальной политикой. И когда я открывал концерт, говорил, шутил не только на общие темы, но и на тему вечера, касался только что прошедшего заседания, упоминал удачных и неудачных ораторов, — это сразу делало меня «своим человеком», добрым знакомым, знающим их фабричные, заводские радости и горести.
А если я — свой человек, то дальше уже легко: ведь у своего человека зритель может посмеяться любому намеку на юмор, улыбнуться навстречу любой его улыбке…
Позвольте мне вспомнить и привести несколько эпизодов из моей практики, несколько примеров разговоров на «малую злобу дня» и сценических экспромтов, о нужности и ненужности которых теперь так много спорят среди «разговорников».
На заре стахановского движения я приехал в один из клубов за час до концерта. Сижу в зале и слушаю, о чем говорят. Среди прочих выступает молодая работница-ударница, не очень грамотная, но очень толковая и деловитая. Симпатичная. Рассказывает о том, чего добилась она и ее товарищи и чего они хотят добиться. Говорит горячо, умно и все время объясняет, чего «они хочут» и чего «мы хочем». Повторяет эти слова так часто, что даже ее подруги в зале тихонько посмеиваются, но аплодируют ей все дружно и горячо.
Окончилось заседание, начинается концерт, выходит конферансье (я). Говорит, шутит и как будто даже знает дела заводские и про выступавшую молодую ударницу говорит серьезно, с симпатией и заканчивает так: «…я надеюсь, нет, я уверен, что концерт у нас с вами пройдет хорошо, важно только захотеть; а ведь и вы этого хотите и мы, артисты, хотим… Нет, простите: мы очень хочем, и вы хочете, и все хочут!»
Несколько минут я не мог успокоить аудиторию: все смеются, а «авторша» хохочет-заливается. Я стою на сцене и аплодирую ей, тогда весь зал поворачивается к ней и разражается аплодисментами, и вдруг она подбегает к эстраде и протягивает мне руку, и-и-и… и я — «свой человек!». Ко мне обращаются запросто с вопросами, меня прерывают, а когда я называю фамилии танцоров, кто-то кричит: «А они хочут танцевать?» И зал смеется, и я смеюсь, чего вообще не позволяю себе на сцене.
Зовут меня на концерт в Московский университет. Концерт закрытый, для студентов, можно не так уж волноваться: с молодежью легче — пожилые и у хорошего артиста выкопают что-нибудь плохое, а молодежь и у плохого что-нибудь хорошее найдет! И я любил выступать перед молодежью.
Приезжаю, оказывается, мои студенты — юристы. Чудесно, я же сам бывший юрист. Выхожу на эстраду, здороваюсь и начинаю именно этими словами — о молодежной аудитории, которая мне по душе. «Особенно хороша, говорю, конечно, студенческая аудитория; это и молодежь и вместе с тем образованные люди, а я и сам когда-то окончил университет… Ну, объяснять вам, — заканчиваю я, — какой я окончил факультет, не надо, и так ясно: если человек получил высшее образование и занимается не своим делом, ясно, что он… юрист!»