А что такое «bal demi-masqué»? В переводе на русский язык это значит «полумаскированный бал». На такой вечер можно было приехать в маске и без маски, в маскарадном костюме или во фраке, но с цветным галстуком или в одном черном, а в другом желтом ботинке. Это создавало атмосферу неофициальности и непринужденности. Я мог бы и не вспоминать об этом полубале, если бы там не началось мое знакомство, потом перешедшее в крепкую, очень дорогую мне дружбу с гениальным артистом, незабываемо чудесным человеком, товарищем и учителем моим — Владимиром Николаевичем Давыдовым.
Много, очень много написано об этом артисте-кудеснике, об этом очаровательном человеке. И все-таки мало! Я не претендую на то, что смогу написать новый полный портрет Владимира Николаевича. Да это и немыслимо: столько граней, столько светотеней, бликов, неожиданностей было в этом человеке-художнике… Но несколько новых черточек, может быть, и я прибавлю к его многочисленным литературным портретам.
Все в нем было своеобразно, необычно, даже фигура, даже псевдоним: у Давыдова не только театральная фамилия, но и имя — в действительности его звали Иваном Николаевичем Гореловым. Многие и многие хорошо знали его как артиста, но очень немногие знали его как Деда, как близкого, чудеснейшего человека.
Я видел Давыдова во многих ролях и по многу раз. Чудесно играл он в «Барышне с фиалками», еще лучше в «Месяце в деревне», еще лучше… Да он все играл лучше! Но непревзойденным, феноменальным он был в роли Расплюева в «Свадьбе Кречинского» А. В. Сухово-Кобылина.
Кречинских я видел блестящих. Когда играл Юрий Михайлович Юрьев или Юрий Васильевич Корвин-Круковский, на сцене был прирожденный барин, подлинный аристократ, который без денег очень быстро терял и свое барство и свой прирожденный аристократизм и превращался в ординарного жулика. Яркие, сочные образы. И, не будь на сцене Давыдова, центром спектакля был бы Кречинский. Но Давыдов…
Первый выход. Дверь на заднем плане распахивается, и быстрыми шагами входит Расплюев. Деловитый и жалкий, наглый и робкий, смешной и страдающий от побоев. По авторской ремарке Расплюев «идет прямо к авансцене».
И, оправдывая эту ремарку, Давыдов как бы не замечает лакея Федора, вопросов его не слышит, — он разговаривает со зрителями. И вам кажется, что про свои несчастья он рассказывает вашему соседу, вам.
Он произносит трагические слова: «Злой, страшный бред!.. Жизнь…» Казалось бы, это должно вас растрогать: жалкий человек говорит жалкие слова, но что-то неуловимое в тоне, в движениях Расплюева говорило вам, заставляло предчувствовать, что судьба этого человека, положения, в которые он будет попадать, не трагичны, а комичны…
И вот Давыдов поворачивается спиной к зрителям, и зал радостно хохочет. Теперь уж сомнений нет — Владимир Николаевич сегодня комик: у него на спине, у самого воротника, почти отпечатался след руки, которая, очевидно, записывала что-то мелом, перед тем как схватила его за шиворот…
Никаких ухищрений, никаких комикований! Но мы предчувствовали, предвкушали чудесное давыдовское веселье и рады, что не обманулись!
Не случайно я написал «почти отпечатался». Через несколько лет пришлось мне увидеть «Свадьбу Кречинского» на той же Александринской сцене. Расплюева играл очень хороший актер, и у него тоже на спине был традиционный отпечаток руки, но не почти, а по-цирковому отчетливо вырисованный, как бы нашитый. И было не смешно, а чуть-чуть неловко, не было давыдовского «почти». Актер боялся, что не дойдет, он забыл: что смешно в цирке, слишком жирно для театра, точно так же, как смешное в театре сплошь и рядом бледно для цирка.
Но вот идет сцена бокса. Какое нелепое сочетание этой большой, грузной фигуры с чисто детским непониманием жизни! Этот трутень наивно ищет у вас сочувствия (он опять разговаривает с вами через рампу): колотят его «с ранней зари до позднего вечера». И такова сила обаяния давыдовского, что вы, презирая шулера Расплюева, любите его! А может быть, это вы как бы сквозь Расплюева любите Давыдова?
А когда Кречинский, издеваясь над ним, делает вид, что украл бриллиант и надо бежать, Давыдов — Расплюев ни на секунду не теряется: что ж, украл — это в порядке вещей, но раз украл — беги, и это тоже естественно: «Бежать?!! Что ж? Я готов бежать…»