«Журнал назывался «Первые опыты». А помнишь, как ты своими выходками мешал нашей серьезно-сосредоточенной работе?»
С тех пор прошло восемьдесят лет. Но, кажется, я не исправился: в концертах мешаю серьезно-сосредоточенной работе артистов…
В те мальчишеские годы я познакомился с Корнеем Ивановичем Чуковским. Мне было четырнадцать, ему — девятнадцать. Он, приятель Раисы Григорьевны, бывал у нас, а летом, когда мы жили на даче у моря, часто подъезжал на лодке к берегу и кричал: «Рая, притащите хлеба!» Их общие знакомые утверждали (правда, с улыбкой), что у него не было брюк (просидел)! Только две штанины! Они были пришиты к старенькому пальто и надевались и снимались только вместе с ним…
Прошло ужасно много лет… В 1967 году, когда вышло первое издание этой книги, прислал мне письмо из Дома творчества писателей в Переделкино очень приятный мне человек, Симон Дрейден (автор книг «Музыка — революции», «В зрительном зале — Владимир Ильич» и др.), он показал Чуковскому «Серьезное и смешное», и Корней Иванович попросил прислать книжку ему. Я, конечно, послал и в ответ получил вот это письмо:
«Дорогой друг
Алексей Григорьевич!
Спасибо за драгоценный подарок!
Сейчас я в цейтноте, но чуть выберусь из этого глупого вихря корректур, незаконченных рукописей, ненаписанных писем — сейчас же погружусь с головой в Вашу книгу. Книга аппетитная, сдобная, лакомая. Сейчас я только на полчаса погрузился в нее и рад, что могу подтвердить некоторые факты, изложенные здесь. У вас действительно есть сестра Рая, она действительно заслуженный деятель науки, талантливая и пронзительно умная, — и я умоляю Вас передать ей мой задушевный привет, я целую ее руки, я помню отлично все наши с ней разговоры и споры, помню Олю, помню Вашего отца (найдите другого такого читателя!), помню Раины статьи ИЗЭТЭА[7] (из Берлина), помню Изу Кремер, Марадудину, Сокольского, Хованскую и Вас — в Ваши ранние годы.
Кстати: Изе (она была из Кишинева) я когда-то писал:
Еще раз спасибо.
Ваш
К. Чуковский.
Не забудьте передать привет Рае.
Кстати: Здоров ли Ангерт?»
Когда я уже собирался ехать из Киева в Ростов, моя добрая знакомая, актриса Анна Ефимовна Мещерская, мать будущего драматурга, а тогда молодого актера Бориса Сергеевича Ромашова, спросила меня:
— Не нужен ли вам для Ростова молодой тенор?
— Нет, уже взял.
— Жаль. Очень уж хороший голос. А вы все-таки послушайте. Он здесь.
И, не дав мне времени отказаться, она закричала:
— Коля! Идите сюда! Познакомьтесь и спойте.
Подошел Коля, долговязый, неуклюжий парень лет двадцати — двадцати двух, в обмотках, в бывших брюках-галифе, в заношенной вельветовой куртке, из которой вылезали красные лапищи. Он поздоровался с гордым и независимым видом, который явно должен был перекрыть впечатление от его отнюдь не великосветского туалета, подошел к роялю и запел.
Чудесный голос, чарующий тембр, мощный, страстный звук… И лирический, и меццо-характерный, и даже драматический тенор…
— Ну, спойте еще, — попросил я, хотя все было ясно. — Кто вы? Откуда? Здешний?
— Нет, москвич.
— Петь учились? На сцене играли?
— Нет, не играл и не учился… Только граммофон слушал, как знаменитые певцы поют…
— Как вас зовут?
— Коля.
— Да нет… Имя, отчество, фамилия?
— Николай Константинович Печковский…
И взял я этого Колю-Николая на свою ответственность сверх всяких штатов на маленькое жалованье. Надо было дать ему аванс, денег на билет, на дорогу, но… Голос замечательный, а парень подозрительный: почти без штанов… Дал я ему немного денег, а на билет и пропитание в дороге вручил кому-то из актеров и попросил присматривать за ним: вдруг сбежит?!
Сорок восемь лет прошло с тех пор… Николай Константинович Печковский — один из лучших русских певцов, народный артист РСФСР; мы с ним в самых теплых, дружеских отношениях, но и теперь при каждой встрече он корит меня: