— Нехорошо: всем — на дорогу и аванс, а мне… Денег не дали, да еще шпионов приставили. Жуликом посчитали. Никогда вам этого не прощу…
В день моего юбилея он подарил мне свою фотографию с надписью «Моему первому учителю-режиссеру» и тут же прибавил:
— Нехорошо: всем — на дорогу и аванс, а мне… — и так далее.
ГЛАВА 8
«ГРОТЕСК» ПО-РОСТОВСКИ
Приехал я в Ростов. Помните ли вы, учившиеся в гимназиях до революции, балладу В. А. Жуковского из хрестоматии — «Канитферштан»? Путешественник попал в Голландию, в большой город, увидал огромный дом и спросил прохожего: «Кто владелец?» Прохожий ответил ему: «Канитферштан». Потом приезжий заинтересовался, кто хозяин огромной гостиницы, и ответ был тот же: «Канитферштан». Когда и владельцем огромного склада и еще многого другого оказался тот же Канитферштан, автор стал даже завидовать человеку, которому принадлежит чуть ли не все в этом городе. Но тут навстречу ему — богатая похоронная процессия. «Кого хоронят?» — спросил он. И что же? Покойником оказался все тот же Канитферштан. Это, конечно, заставило любознательного путешественника пофилософствовать на тему о тщете богатства земного, но… тут же выяснилось, что на все его вопросы голландцы отвечали «канитферштан» потому, что это по-голландски значит: «не понимаю, не могу понять».
Вот таким «чужеземцем» оказался я в Ростове: снял комнату, написал письмо, надо свой адрес сообщить. Спрашиваю хозяйку, она говорит: «Большая Садовая, дом Горбова; раньше был Меликьяна, а теперь Горбова». Купил на улице папиросы фабрики… Горбова. Иду вечером в драматический театр Асмолова, мне говорят: «Он уже не Асмолова — Горбов купил»… Наутро взял газету «Приазовский край». Редактор такой-то, издатель… Горбов! Словом, чуть ли не все в городе принадлежало Горбову. Но мой Канитферштан, господин Горбов (за точность фамилии не ручаюсь), разбогатевший на войне ловкач, не умер, а через год бежал. Бросив и театр, и фабрику, и газету, и дома, бежал, — может быть, в Голландию?..
Ростовский театр «любители искусства» отделали хорошо, и на первом же нашем совместном совещании решено было присвоить ему название «Гротеск», как уже традиционное. Труппа была для такого театра большая, нескольких актеров привез я, и дирекция подобрала талантливую молодежь. И все было бы хорошо, но Николай Иванович Собольщиков-Самарин неожиданно прислал телеграмму с длинным и скорбно-вежливым отказом — не то заболел, не то не отпустили.
Что делать? Пришлось мне волей-неволей взять режиссуру на себя. С тех пор я всю жизнь ежедневно с утра до ночи на сцене — утром репетиции, а вечером спектакль. Мне было нелегко: молодежь оказалась неопытная. И пришлось быть больше педагогом, чем режиссером. Один Печковский чего стоил… Николай Константинович, вы не обидитесь? Четырьмя актерскими качествами он уже обладал в изобилии: голосом, дарованием, полным отсутствием сценического опыта и гонором.
Театр наш очень охотно посещался, пользовался симпатиями зрителей; и сейчас еще подходят ко мне иногда на улице пожилые ростовчане и предаются лирическим воспоминаниям о «Гротеске», о наших актерах, о спектаклях… Пробовали у нас свои силы композиторы братья Покрасс, Самуил и Дмитрий, Валентин Кручинин, Юрий Губарев. Частым гостем за кулисами был молодой паренек, ныне пожилой драматург Иосиф Прут. Позже вступил в труппу Владимир Александрович Владиславский, с мягким юмором игравший в старинных водевилях.
На лето я уехал в Кисловодск, который в это время сделался для буржуазии и военщины суррогатом Петрограда. Там промелькнул знаменитый Митька Рубинштейн, о котором вы можете прочитать во многих романах и воспоминаниях тех дней. Удачливый финансист, беспринципный воротила, он не брезговал никакими делами вплоть до спекуляции именем Распутина, нажил миллионы, но для петербуржцев остался Митькой! Про этого нахала и авантюриста ходило много анекдотов, в том числе и моя шутка. Было известно, что он скупал дома в Петрограде, и вот я в его присутствии во время спектакля сказал, будто он шел по Лиговке, увидал большой дом Перцова, спросил, сколько он стоит, и, узнав, что миллион, распорядился: «Заверните!»
Было там в Кисловодске и много петербургской «золотой» и «позолоченной» молодежи. С некоторыми из этих людей я встречался в Петрограде, в театре и в клубе, но что за перемена! Барство потускнело, понятия о чести и честности пошатнулись, сдвинулись, накренились…
И тут позвольте небольшое отступление. Мне не раз приходилось слышать от нашей сегодняшней театральной молодежи, читавшей у Горького, Лескова, Гиляровского, Куприна про «босяков», недоуменный вопрос: «Неужели в самом деле было так? И это все не преувеличено? И настоящие бароны были среди них?»