— Нет, Алексеич, я агитатор, горлан, ну и поэт.
И рассказал я Владимиру Владимировичу к этому случаю эпизод, который вычитал у Верхарна, о том, как некий испанский гранд спросил Рубенса, правда ли, что он, Рубенс, в свободное от дипломатических дел время занимается живописью? На что Рубенс ответил: «Нет, в свободное от живописи время я занимаюсь дипломатией».
— Это, — сказал я, — случай, обратный вашему, Дим Димыч: политика уступила первенство искусству.
— Случай тот же, — сказал Владимир Владимирович, — эпоха не та. Дипломатничанье рубенсовское по-серьезному не нужно было ни ему, ни Фландрии, и только заносчивый гранд-хам мог думать, что Р у б е н с забавляется живописью! И уж, конечно, сам Рубенс знал, что его искусство человечеству неизмеримо нужнее, чем его дипломатическая деятельность, вероятно, и в самом деле бутафорская. А мы с вами живем в эпоху, когда искусство идет в народ через политику, а политика — через искусство… Вот почему ваше, дорогой товарищ, ходатайство о снятии ноги с горла моих песен удовлетворено не будет!
…Не раз встречались мы в артистическом клубе в Старопименовском переулке, в «Кружке друзей искусства и культуры». Маяковский приходил туда поужинать, посидеть со знакомыми и поиграть на бильярде.
И играл он тоже по-маяковски. Вокруг собирались все любители интересных партий. У него был точный прицел и мощный удар, и он мог бы бить хороших игроков, но со своим бурнопламенным темпераментом разгонял шары по всему бильярду, сталкивал их, вышибал за борты на пол, громыхал, громыхал и… проигрывал, чем, впрочем, нимало не огорчался.
И вот, не помню, 12 или 13 апреля 1930 года, он был в «Кружке», проиграл кому-то партию и, по условию, полез под бильярд. Затем у кого-то выиграл, и когда тот, ссылаясь на возраст и тучную комплекцию, запросил пощады, молил простить ему долг, Владимир Владимирович под общий хохот все-таки загнал толстяка под стол. Широко улыбаясь, оделся, ушел, и больше мы его не видели…
Четырнадцатого апреля я пришел утром на репетицию в Театр оперетты, которым тогда руководил, и когда кто-то сказал: «Слыхали, Маяковский застрелился…» — я сразу даже не уловил смысла этой фразы, настолько слова «Маяковский» и «застрелился» не сочетались друг с другом…
После репетиции я поехал на кинофабрику, где снимался. И там во всех углах звучала фамилия «Маяковский». Я позвонил к нему на квартиру. Подошла сестра поэта, Ольга Владимировна.
— Алексеев?.. Ох, приезжайте…
И я приехал… Многих знакомых и друзей я видел мертвыми… И всегда память день ото дня стирала образ покойника и хранила улыбку, лицо, голос живого человека.
Но этот, лежавший на кушетке, огромный, суровый, неспокойно молчавший, ужасающий в своем сходстве с тем Маяковским, мгновенно врезался в память — навсегда…
Похороны я видел издали — подойти нельзя было: Москва пришла и сомкнулась у гроба…
ГЛАВА 10
ИСКУССТВО РАССКАЗЫВАНИЯ
Теперь позвольте вернуться к моему театру. Когда я отказался от кабаре типа «Летучей мыши», дирекция сразу потеряла интерес и к театру типа «Гротеск».
И я тоже: такой театр должен плавать в атмосфере умного и остроумного, веселого и многоликого быстротворчества, а с литературными и театральными кругами Москвы я почти не был знаком, да и актеров этого жанра не хватало…
На моей памяти было много петербургских, а потом петроградских удачных и неудачных попыток создать литературно-артистические кабачки, где артисты могли бы после спектакля поговорить о новой пьесе, новом спектакле, последней роли. Вот такой уголок (он так и назывался «Уголок») в 1916 году основали певец Григорий Макаров и студент Иосиф Бортнянский. Но прожил этот «Уголок» недолго: толстый Макаров съел и выпил его тут же в ресторане (не «не отходя от кассы», а не подходя к кассе), а голодный энтузиаст Бортнянский навсегда прикипел душой к эстраде, и, когда я через много лет встретил его в Москве, это был управляющий Всероссийским эстрадным объединением.
Были и другие «уголки», но самым интересным был подвал «Бродячая собака». Основал его тоже энтузиаст, Борис Пронин. Это не было коммерческое предприятие: там собирались молодые и маститые поэты, писатели, актеры, они читали свои новые стихи, пели тут же написанные издевочные куплеты, художники расписывали стены подвала. Там я впервые увидал Мейерхольда, Маяковского, Блока, Судейкина. Если вы были новичком, вам давали листок с «Гимном бродячей собаки», и все хором пели эти задиристые куплеты.
Это были, если хотите, прообразы будущих эстрадных театров. Один из таких «уголков», влачивший жалкое существование, взял в свои руки талантливейший режиссер Константин Александрович Марджанов и создал из него умный, улыбчатый театр с экстравагантным названием «Кривой Джимми». И вот теперь вспоминал я этот театр, его актеров, отличных актеров, и думал: куда разбросала их судьба? Вот бы мне…