— Знаете, Дуня, с вами спорить нельзя! Про вас писал еще Толстой.
— Толстой? Про меня? Что за вздор. Вечно вы со своими…
— Да в «Крейцеровой сонате»: «Она, по привычке многих дам, отвечала не на слова своего собеседника, а на те слова, которые она думала, что он скажет…» Вот вы — эта дама.
И Дуниной злости как не бывало. Детский смех, заливчатый, со слезами, тот смех, которым он встречал и привечал любое озорство — в пьесе, в музыке, в анекдоте, конечно, если это озорство было умным и талантливым.
Темпераментным Дунаевский был всегда и никогда безразличным. Этого страстного спорщика переубедить было почти невозможно. И если вам все-таки удавалось это, он смущенно чесал крыло носа и говорил:
— Да-а… но все-таки!..
И вел ли он спор о современной музыке, о новой песне, препирался ли со своим другом А. А. Менделевичем из-за неправильного хода в преферансе — все было для него важно, все утверждалось или отрицалось с огромной убежденностью в своей правоте, которую он отстаивал со всей душой.
Может быть, поэтому и музыка Дунаевского всегда убеждает, никогда не оставляет вас безразличным.
Конечно, Дунаевский дорог нам в музыке как лирик. Но мне, пожалуй, дороже его юмор.
Юмор в музыке — явление не частое. А у Дунаевского? Во многих его фильмах, ариях, песнях есть смешинка.
Вот он у рояля.
— Хотите прослушать? Сегодня закончил.
И вы слушаете и улыбаетесь, потом, может быть, смеетесь. А Дуня играет и озорно посматривает на вас.
— Дуня, что это?
— Пока ничего!.. Не готово… — И захлопывает клавир.
— А слова есть?
— В том-то и дело, что текст есть и давно есть, а у меня не получается.
Как у по-настоящему одаренного человека, требовательного к себе, все и всегда у него «не получается», «не готово», «не годится»!
В тридцатом году я ставил в Театре оперетты его оперетту «Полярные страсти» (комедия А. Арго и Я. Галицкого).
Идет одна из последних репетиций. Ярон закончил с оркестром свой танец и подходит к нам.
Д у н а е в с к и й. Это не пойдет.
Я р о н. Что не пойдет?
Д у н а е в с к и й. Этот номер. Музыка.
Хотя говорит он это на полном серьезе, но чем черт не шу… чем Дунаевский не шутит… Но нет! Ему, оказывается, «это место с самого начала не нравилось, оно скучно, и сейчас он окончательно убедился, что никуда не годится, так что не пойдет».
Я р о н (задыхаясь от танца и от злости). Ка-ак — не пойдет? Ну нет, так нельзя… с тобой невозможно… ты всегда так… Опять задержка… А дирекция торопит, у них…
Д у н а е в с к и й. Никакой дирекции и никакой задержки — завтра принесу.
И действительно, «завтрашний» танец оказывается веселей, эксцентричней, и, прослушав, Григорий Маркович кричит мне:
— Видишь! А ты вчера орал: «Задержка»! «Дирекция»!
— Я???
Незадолго до войны он предложил мне написать сценарий музыкального фильма. Это должна была быть история паренька-маляра, сына бедных родителей, будущего композитора. Исааку Осиповичу хотелось внести в сюжет многое из своей биографии. Оба мы были заняты, и работа велась спорадически, встречи были редкими. Мы придумали сюжет, я написал два-три стихотворения для песен, несколько сценок (помню одну: маляр висит высоко в люльке и поет). Дело хотя и медленно, но подвигалось, и, может быть, получилось бы что-нибудь интересное, если бы не война…
Дунаевский ненавидел начетчиков в искусстве, схоластов, безвкусных, равнодушных чиновников, ненавидел злобно, тоже «от всей души». И как ему было не злобствовать, когда, помню, принимая спектакль «Чайхана в горах», некий член комиссии, перестраховщик, требовавший запрещения музыкального номера, но не добившийся, записал в протокол обсуждения свое «особое мнение»: «Разрешить 32 такта фокстрота для характеристики западноевропейского буржуа»!!
И помню, как Дунаевский обрадовался, когда я прочитал ему слова С. В. Рахманинова из письма к С. Т. Морозову:
«Жалею, что слухи о целой серии написанных мною фокстротов неправильны. Охотно написал бы их, так как люблю в них их своеобразный и неподражаемый ритм».
А некоторые наши горе-критики считали эти ритмы чуть ли не контрреволюцией в музыке! «Легкая музыка» — самые эти слова приводили многих тогда в бешенство.
А ведь Дунаевский — один из самых блестящих представителей именно этого жанра, и она ему легко давалась, эта легкая музыка! Я как-то застал его дома в работе над музыкой к кинофильму и хотел тотчас же уйти, чтобы не мешать.
— А вы мне не мешаете, я как раз хотел вам позвонить…