И я стал думать. Конечно, от шута до конферансье — один шаг… Но куда шагать? И вдруг озарило…
В 1910 году умер Марк Твен. Когда редактор газеты «Одесские новости» получил телеграмму об этом, он стал искать, кому поручить написать некролог. А в Одессе в это время жил Александр Иванович Куприн. Кому же, как не ему, первейшему писателю… Долго искали его и лишь глубокой ночью нашли в дачной местности Большой Фонтан, где он спал после обильного ужина, съеденного явно не всухомятку. Привезли его в город прямо в редакцию.
Утром в газете появилась статья Куприна, взволнованная статья-некролог. Содержания ее я не помню, но название «Умер смех», короткое, емкое, чеканное, необычное, осталось в памяти. И теперь, через сорок лет, подсказало тему: «Шута хоронят, умер смех…» И вот появилось наше совместное детище — музыка И. Дунаевского, слова мои.
Приходилось и нам, как и руководителям «Кривого зеркала», выслушивать упреки в отсутствии политического репертуара. Но, думаю, в наши дни уже не надо доказывать, что не только война, дипломатия, революция и контрреволюция — политические темы; когда в театре высмеиваются мещанство, взяточничество, зазнайство и театральная рутина — это тоже политика.
В «Кривом Джимми» основной отклик на политические и бытовые злобы дня был в разговорах-конферансах. Но и в пьесах звучали политические нотки. Главным персонажем наших сатирических пьес, песен и даже танцев был нэпман — смакующий жизнь, неожиданно предложившую ему рестораны и курорты, валюту и кокоток, красное дерево и карельскую березу, императорский фарфор и первый ряд в театре…
Второй излюбленной темой нашей были театры, театральные пародии. И самой долговечной и характерной, из сезона в сезон переходившей работой нашей в этой области были театральные пародии под названием «Женитьба» — почти по Гоголю».
В те дни каждый московский театр стремился во что бы то ни стало иметь свою ярко выраженную художественную физиономию, иногда даже в ущерб здравому смыслу. Это давало нам возможность зло и весело показывать от лица различных театров одну и ту же пьесу в неисчерпаемом разнообразии, подчеркивая, высмеивая режиссерскую тенденцию поставить пьесу во что бы то ни стало не так, как она идет у соседа, и часто, увы, не так, как она написана у автора.
В течение всего вечера мы играли только один отрывок из «Женитьбы», первые два явления: в них чиновник Подколесин мечтает о женитьбе, от безделья медленно и нудно расспрашивает и переспрашивает своего слугу Степана о том, приходила ли сваха, скоро ли будет фрак, хорошо ли сукно…
Представьте себе, что надо было сделать с этим отрывком, чтобы можно было слушать его целый вечер, четырнадцать раз! И мы показывали его то подлинным, то слегка искаженным, то на себя не похожим, то переложенным в стихи — сообразно стилю пародируемого режиссера.
Перед каждой новой пародией я рассказывал в шутливой форме о постановочных принципах очередного театра и режиссера.
И к концу спектакля публика изнемогала от смеха: и текст был смешной, и били эти пародии в цель, хорошо знакомую и по спектаклям, и по диспутам, и по журнальным статьям, и наши превосходные актеры разыгрывали все тонко, умно, изящно, весело. Сочинялись эти пародии всегда коллективно: я писал, выдумывал форму и основу, а остальное довыдумывали и отшлифовывали на репетициях. Все игравшие и не игравшие имели право голоса. Хочу рассказать, как мы это делали, хотя неизбежно выйдет далеко не так интересно и весело, как на спектакле.