— Вы сказали вчера со сцены: «Вы, офицеры, устроили погром, а теперь отказываетесь».
— Что-о?
После долгих объяснений выяснилось, что, обращаясь к группе знакомых, я сказал: «Вы, актеры, устроились у Багрова» (это была фамилия антрепренера), — а им послышалось… Заносчивым защитникам чести офицерского мундира оставалось только извиниться, натянуть белые перчатки, откозырнуть и — «налево кругом».
В следующем театральном сезоне, 1911/12 года, наша группа заправских любителей искусства перенесла свою деятельность в настоящее театральное помещение — зал «Гармония». В театре, который мы назвали по шницлеровской пьесе «Зеленый попугай», я уже на правах «апробированного почти профессионала» получал сто рублей в месяц. Для артиста, только-только начинающего свою карьеру, это была неплохая зарплата, или, как тогда говорили, жалованье.
Эта труппа состояла уже не только из любителей, но и из профессиональных артистов. Бывали у нас и литературные вечера. Однажды Семен Юшкевич читал отрывки из новой пьесы, а в другой раз Александр Иванович Куприн — свой еще не напечатанный рассказ.
Но самым сенсационным вечером в сезоне был концерт-спектакль в пользу недостаточных студентов.
Он привлек публику совершенно необычной афишей. Среди других номеров было объявлено одно действие из оперетты Оффенбаха «Прекрасная Елена» в следующем составе: Елена — Елена Васильевна Грановская, Парис — Юрий Морфесси, Агамемнон — А. Г. Алексеев. Ахилла изображал чемпион мира по французской борьбе Иван Заикин. А Калхаса играл и пел чудесный писатель земли русской — Александр Иванович Куприн.
По-настоящему, по-опереточному пели только Грановская и Морфесси; я только играл, без пения; Заикин только играл… чудовищными мускулами; а Александр Иванович, против ожидания, играл Калхаса с сочным юмором и с отсебятинами, полными тонкого остроумия.
Хотя принято думать, что Александр Иванович не любил актеров, у него было много друзей в театре. Но по-настоящему он любил цирк, борцов, клоунов; один из его любимцев, итальянец, позже печатал в афишах крупным шрифтом: «Гастроли клоуна Жакомино» и под этим — еще бо́льшими буквами: «Друг Куприна!»
В течение всего сезона я оттачивал мастерство конферанса и экспромта; ходил ли я по улицам, обедал ли, да, кажется, и во сне я думал, думал: а что бы я ответил, если бы мне сказали то-то! И хотя я уже давно не выступаю профессионально в амплуа конферансье, но и сегодня эта привычка не оставила меня.
Чем объяснить успех наших первых начинаний? Прежде всего низким уровнем эстрадных выступлений того времени, или, как тогда говорили, «дивертисментов». Эстрады в современном смысле этого слова в России тогда не было, если не считать немногочисленной концертной «аристократии»: чтецов, певцов и певиц, которые выступали в залах «благородных собраний», на сценах оперных и драматических театров, на благотворительных вечерах.
Очень большим успехом пользовались Анастасия Вяльцева и Наталия Тамара, обе опереточные артистки с оперными голосами. На концертной эстраде их анонсировали как «исполнительниц цыганских романсов». Пели они и подлинные народные песни и написанные для них романсы, стилизованные «под цыганские». А разница громадная. Песни, которыми увлекались и Пушкин, и Толстой, и Блок, создавал народ, в них отражались его печаль, его радость, его жизнь; а романсы писались по большей части на салонные, сентиментальные стишки, и музыка была соответствующей. Но исполняли их и Вяльцева и Тамара блестяще.
Как владела аудиторией Вяльцева!
Не вершина поэзии? Не эталон версификации? Пусть! Но когда Вяльцева, протягивая руки в зал и улыбаясь, пела этот припев, каждому казалось, что она именно ему протягивает руку, ему улыбается, и зал расцвечивался ответными улыбками!
А когда Наталия Ивановна Тамара пела песенку, в которой разрешала робкому «ему»: «Ну целуй, черт с тобой!» — она из этой шуточной благоглупости создавала небольшую, по-настоящему лирическую картинку и тут же легко переключалась на цыганскую песню «Ай да тройка!», которую другие певцы превращали в бесшабашные вопли, а у Тамары она была тоскливой и радостной, интимной и зазывной.
Надежда Плевицкая вышла «из низов». Это было приблизительно в 1906—1908 годах. Огромный успех горьковского «На дне» откликнулся и на эстраде, но откликнулся спекулятивно: какой-то поставщик шантанных куплетов состряпал музыкальную мозаику из жизни босяков. Муж Плевицкой, балетмейстер, поставил эту пьесу на летней площадке, а сама Плевицкая, еще никому не известная, играла и пела Настю.