— Александр Григорьевич, пишу обозрение, нужна ваша помощь! Заходите!
Потом так же Пустынину, и «коллегия» готова!
Называлась эта пьеса «Конкурс на лучшую семью». Но театр наш сатирический, поэтому пьесу правильнее было бы назвать «Конкурс на худшую семью». При таких авторах-сатириках, как Архангельский и Пустынин, не мудрено, что пьеса получилась смешная и, главное, злая. После этого «Конкурса» я задумал и даже написал частично сатирическую комедию, весьма злободневную. К открытию следующего сезона она могла бы пойти. А дальше? Опять ловить и уговаривать авторов, опять хватать и ставить то, что приносят, если оно хоть немножко подходит?
Разговорился я об этом с нашим заведующим музыкальной частью Исааком Осиповичем Дунаевским, и оказалось, что его одолевают те же сомнения. Рассказал он мне, что в содружестве с поэтом Николаем Альфредовичем Адуевым и актером Сергеем Ивановичем Антимоновым пишет оперетту, что этот жанр его очень интересует. Там еще непочатый край работы, где можно и нужно строить новое.
Рассказал он мне сюжет своей оперетты «Женихи», а я, в свою очередь, рассказал ему про задуманную мною комедию. Через несколько дней меня пригласили в Театр оперетты для переговоров. Оказалось, что Дуня на другой же день после нашего разговора посоветовал руководству познакомиться с моими планами. А когда я прочитал в театре то, что уже было мною написано, и рассказал о том, что будет дальше, директор Абрам Александрович Юрьев и первый актер и «делатель погоды» в Театре оперетты Григорий Маркович Ярон тут же предложили мне немного переработать пьесу в стиле оперетты и дальше вести ее как музыкальное произведение. Через несколько дней мы подписали два договора: авторский и режиссерский.
Я порвал с Театром сатиры, и начались новые страницы моей жизни — опереточные. Вот чего я уж никак не предполагал! Сколько самых разнообразных страниц, ласковых и грозных, чудесных и трагических, я перелистал в книге своей жизни, а опереточные переживания были мне внове.
Первый раз в жизни оперетту я увидал или услыхал вот при каких обстоятельствах. Мне было шестнадцать лет, когда меня выгнали из седьмого класса гимназии, и поэтому сразу отпали всякие запрещения: появление на улице после десяти часов вечера запрещалось, ранец носить в руках, а не за плечами запрещалось, курить, конечно, запрещалось, носить волосы не «под нулевой номер» запрещалось… и так далее и тому подобное.
Разрешалось ходить в театр, но… только по особому ходатайству, и только при хороших отметках за поведение, и только в сопровождении родителей или замещающих их, и только на благонамеренные пьесы… Об оперетте и речи не могло быть! Неосторожный поклонник этого жанра при поимке получал не менее пяти суток карцера. Ну, конечно, как только у меня появился рубль, я позаимствовал у отца воротничок и пиджак, а отец был на голову выше и гораздо шире меня, и этаким прототипом Чарли Чаплина отправился в оперетту.
Впечатление от первого посещения оперетты на много лет поселило во мне презрительное отношение к этому виду искусства.
Вы помните, может быть, пьесу Метерлинка «Монна Ванна» о флорентийском полководце, пронесшем через всю жизнь целомудренную любовь к Монне Ванне? В пьесе есть сцена, где героиня появляется в шатре завоевателя, не имея на себе ничего, кроме плаща. Так вот, предприимчивые опереточных дел мастера сварганили из «Монны Ванны» оперетку. Вся метерлинковская поэзия, лирика, героика, идея патриотизма — все исчезло: ловкачи-либреттисты оставили только голый сюжет и… голую Монну Ванну.
Так как музыка была весьма посредственная и действие развивалось вяло, по залу медленно, но верно разливалась скука. Но вот Монна Ванна вошла в шатер Принцевалле, с головы до ног закутанная в плащ, и бинокли опереточных завсегдатаев, престарелых рамоли и отставных сердцеедов впились в нее: а вдруг в самом деле покажут?.. И надежды оправдались. На вопрос, соблюла ли она условия, Монна Ванна — артистка Панская — распахнула плащ… а под плащом — ничего… Она была в трико…
Это длилось одну секунду, и старички, рамоли, сердцееды, снобы — все ахнули, дернулись вперед, щелкнули вставными челюстями, но… видение промелькнуло и исчезло, Панская закуталась… Тогда господа завсегдатаи стали вызывать Панскую в надежде, что вдруг она нечаянно (или нарочно!) распахнет плащ. Но она и так уже «переборщила»: ведь у Метерлинка Монна Ванна ни на секунду не показывалась зрителям обнаженной.