Позже принесли нам в театр поэты-драматурги Я. Галицкий и А. Арго пьесу «Полярные страсти», действие которой происходило на Крайнем Севере.
Трудно пришлось в этом спектакле блестящему художнику, тогда тоже молодому, Борису Робертовичу Эрдману, с которым я работал еще в «Кривом Джимми». Очень хотелось ему передать на сцене холод, льды, сияние безбрежности. В те времена не писали декораций, а изобретали их, — было время конструкций, фактур, площадок. Разрешать декоративные задачи полагалось не цветом, а светом, не красить, а освещать. Расписанный холст как декорация был изгнан молодыми художниками из театра. Что угодно: бархат, стекло, жесть, дерево, вода, веревка, проволока, но ни в коем случае не холст с написанными декорациями…
Конечно, можно было изобразить снег и лед так, как это делали еще при царе Горохе: набросать ваты, а сверху насыпать нафталин. Но нет: нужна новая фактура. И стал Борис искать фактуру для льда… Искал и обрел! Когда он показал нам макет, в котором все — кулисы, арлекин, паддуги, ледяные горы — все было сделано из тонкой металлической сетки, мы ахнули: сетка, «в лоб» освещенная электрическим лучом, сверкала, как лед! И это ведь пока в макете, в малюсеньком масштабе!
Какую же ледяную атмосферу, какой полярный холодище создаст этот эффект, эта фактура на сцене! Натаскал наш завхоз в театр бесконечное количество мотков сетки, стали ее резать, кромсать, прибивать, и с каждым днем это становилось все красивее, все оригинальнее. Такого еще не было на сцене!
И вот наступила монтировочная репетиция. Все готово, все развешано, укреплено, подсветы расставлены; сейчас включат все источники света — и глазам станет больно от сверкания! Включили… И, о ужас, ничего не засверкало: те участки сетки, на которые попадали лучи света, поглощали эти лучи, пропускали их через себя, но все-таки хоть посверкивали, а рядом были участки обыкновенной тускловатой сетки. Оказалось, что для освещения всей сетки так, чтобы она сверкала, нужно было в несколько раз больше света, чем могли дать все источники нашей сценической коробки.
Ужасно огорчался Борис Робертович… Но взял блестящий реванш на костюмах! Я не встречал другого художника, который бы так владел рисунком театрального костюма, особенно балетного, как Борис Эрдман. Он знал секрет создания богатства без мещанства, элегантности без красивости, яркости без назойливости, обнаженности без раздетости. Я всегда с удовольствием вспоминаю работу над этой опереттой: не так часто приходится работать с людьми, которые понимают, чувствуют, любят юмор. А тут собрались изящные, тонкие и остроумные люди: Арго и Галицкий — драматурги; Дунаевский — композитор, Борис Эрдман — художник, Ярой — актер.
Вот я рассказал про талантливого Эрдмана, а ведь их два, талантливых Эрдмана! Брат Бориса, Николай, один из первых советских комедиографов, автор очень злой и очень смешной комедии «Мандат». Ее поставил у себя в театре Вс. Э. Мейерхольд в 1925 году, и очень быстро имена многих персонажей этой пьесы стали нарицательными именами мещан тех лет. Не одна ядовитая, броская фраза этой комедии вошла тогда в быт.
И как приятно мне теперь вспоминать наши совместные работы с братьями Эрдман в «Кривом Джимми»! Жаль, но мы с Николаем Робертовичем никак не могли припомнить всех его и Бориса работ. Но помню: наткнулся я у художника Ходовецкого (XVIII век) на такой рисунок: аллея в парке, на скамье сидят два петиметра, мимо проходит очень элегантная женщина, лица ее не видно — зонт мешает. Рассмотрели мы с Колей внимательно эту картинку, посоветовались, и через неделю он принес пьеску в стихах «23 и 35». Декорация у нас точно воспроизводила картину Ходовецкого. Молодые люди, тоже одетые по этой картине в шелковые кафтаны и панталоны-галан, смотрят даме вслед и спорят: один уверяет, что, судя по фигуре, ей 23 года, другой — что 35… И вот дама вновь появляется, но уже с открытым лицом, и оказывается, что ей… минимум 23 и 35 вместе! Общий конфуз…
Первая трехактная комедия Николая Робертовича была написана тоже для нашего театра. Называлась она эксцентрично: «Шестиэтажная авантюра». И поставил я ее не просто, «по-человечески», а как тогда требовала мода: действующие лица спускались на сцену с потолка, скатывались по канату из-под крыши через весь партер, свет шел не из рампы, а вырывался из кубов, разбросанных по сцене вместо стульев. (Стульев не было, они устарели, как заявил Борис Эрдман.) Но играли актеры нормально, и публика много смеялась и над текстом, к удовольствию Николая, и над декорацией, к возмущению Бориса!