У школьных ворот Айяну перепало пиршество: разглядывать молодых матерей. Лица у них все еще были юны, вольная плоть колыхалась в тугих маечках подобно воде распутных розовых лож в тамильских фильмах. Их брюки ошалевали, обтягивая все это, асимметричные линии трусиков походили на птиц в небе, изображенных беспечным карикатуристом. Нынче многие юные матери носили и длинные юбки. Он считал, что это красиво. В чоулах мамаши никогда юбок не носят. Два года назад дерзнула одна женщина. Пока добралась до разбитых мощеных улиц, над ней посмеялось столько народу, столько глаз осудило этот ее порыв, что она опрометью вернулась домой, смирилась с судьбой и показалась на люди в шальварах.
По утрам воздух вокруг школьных ворот словно уплотнялся. Мальчики в белом и девочки в синих фартучках уходили от родителей с несчастными лицами. Вечерами они весело неслись к воротам – так в этой стране выжившие в землетрясении бежали бы к корреспонденту Би-би-си.
Айян посмотрел на сына. Ади был в белых рубашке и шортах. И в ладных черных ботинках. Его сумку, крупноватую для десятилетнего мальчика, держал отец. Вид спокойного задумчивого мальчика утешал. И тайная игра, которую они затеяли, мать всех игр, вновь наполнила Айяна предвкушением. Иногда он больше ничего у жизни и не просил – лишь восторга предвкушения.
Одинокий охранник, облаченный в хаки и фуражку, которые его обязывали носить, смотрел в спины уходящим юным матерям так, будто его жена была нравственно выше. Он дружелюбно кивнул Айяну, почти подпихивая его взглянуть на одну очень пухлую молодую мамашу. Айян не снизошел. И никогда не снисходил, потому что хотел дать охраннику понять, что они не ровня, что охраннику следует уважать его в той же мере, в какой он торопливо салютовал отцам, подкатывавшим на автомобилях. Но охранник понимал, что утруждаться тут не стоит.
Директрисой в школе служила несгибаемая салезианская матрона. Покрывало покоилось на середине ее черепа. У нее были толстое изменчивое лицо и суровый взгляд. Она была квадратна и мускулиста, а на голенях, видневшихся из-под рясы, росли жесткие волосы. Звали ее Сестра Честити.
Иисус Христос в терновом венце угрюмо озирал комнату, приложив руку к видимому сердцу, полыхающему огнем. Директриса выказывала экологическую сознательность (нехарактерную для католического матриарха). Стол ее был захламлен сделанными из бумаги мелочами и прочими предметами из переработанных материалов. «В кабинете этой женщины все когда-то было чем-то другим», – сказал Айян Одже после первой встречи с Сестрой Честити.
– Вот мы и встретились снова, – безрадостно произнесла Сестра Честити, указывая Айяну на стул. Она обычно разговаривала с ним на хинди с легким малаяльским акцентом. – Отчего же мать ребенка не является, когда неприятности? – спросила она.
– Она вас боится, и ей ужасно стыдно за него.
– Где Ади? Уже на уроке?
– Да.
Воцарилась неуютная тишина, потому что этого хотелось Сестре Честити. Затем она произнесла:
– Господин Мани, не знаю, радоваться мне за вашего сына или печалиться. Его просят выполнить сложение, а он рассуждает о вещах, которые мальчики намного его старше даже не понимают. Он хочет знать про скорость света, гравитационное ускорение и тому подобное. Очевидно, он своего рода гений, и мы должны его поддерживать. Он очень особый. Но его поведение в школе и что он ляпает перед всем классом, его сомнения в авторитете учителей, понимаете, – такое мы терпеть не можем.
– Я прослежу, чтобы он вел себя как следует. Его трудно контролировать, но я сделаю все, чтобы призвать его к дисциплине.
– Дисциплина. Именно. К этому и сводится образование.
Когда показалось, что встреча окончена, она придвинула к Айяну две книги. Обе – о жизни Христа.
– Это мое малое усилие, как обычно, чтобы привести вас ближе к Господу, – с улыбкой сказала она. Ее глаза потеплели.
– Я люблю Христа, – тихо вымолвил Айян.
– Почему же вы его не примете?
– Я его принимаю.
– Примете формально, в смысле. Никакого принуждения, разумеется. Мы никогда не принуждаем. Вы же понимаете, что перевод на бесплатное обучение и другие мелочи, которые мы можем вам предложить, – исключительно в порядке уступки финансово неблагополучным христианам – станут для вас величайшим подспорьем.
– Я думаю над этим. Пытаюсь уговорить семью. Столько предубеждений против обращения, знаете ли.
– Знаю, знаю. Человеческий ум так невежествен, – сказала Сестра Честити. Она вперила в него глубокий суровый взгляд. Она обожала паузы. Одним лишь молчанием она обычно предлагала ему оставить ее или же сидеть и не двигаться. Теперешнее было затишьем перед проповедью. Он задумался, действительно ли она девственница.