Когда фундамент был почти готов, приехал Сергей Николаевич посмотреть, как идут работы. Ему показалось, что дом мал, он отмерил метра три по длине: «Здесь будет коридор, ванна, уборная». Это очень осложнило постройку, но перечить Сергею Николаевичу Ирина Алексеевна не могла. В кухне сложили русскую печку, хотя после Киржача Сергей Николаевич невзлюбил это устройство русской избы. Там громоздкую русскую печь, занимавшую пол-избы, приходилось топить дважды в день, дров она пожирала много, но тепло не держала, и согреться можно было только на лежанке. Болшевская печь тепло держала, но, несмотря на топившуюся ещё одну печь для комнат, зимой в доме температура не поднималась выше 17–18 градусов. В главе «Отчий дом» из мемуаров «В родном углу» Дурылин любовно опишет голландские печи из белых блестящих изразцов, которые в их доме в Плетешках хорошо хранили тепло и позволяли ходить без фуфаек и тёплых кофт.
Шестого ноября 1936 года состоялось «официальное открытие» дома (хотя ещё года два пришлось его достраивать, зарабатывая деньги лекциями, статьями и частыми выездами в театры разных городов на консультации по сценическому искусству и режиссёрскую работу). Народные артисты Елена Митрофановна Шатрова и Василий Осипович Топорков устроили торжественное шествие к дому и водрузили на нём флаг.
Судьба сжалилась над пятидесятилетним, измученным скитаниями, болезнями, постоянным надзором ГПУ Дурылиным и подарила ему на последние 18 лет благополучный период жизни.
Наконец у Сергея Николаевича появился свой тихий, спокойный угол «с геранью на маленьком окошке», кончились мытарства, переезды, бесприютность. В шумной, суетной Москве серьёзная работа не клеилась. И судьба подарила ему Болшево. Отказ в получении комнаты в Москве воспринимался как беда, а оказался благом.
Теперь можно было обзаводиться своим хозяйством — первый раз в жизни. Ирина Алексеевна прежде всего навела уют в кабинете Сергея Николаевича — канцелярский письменный стол с настольной лампой под зелёным абажуром и литой чернильницей, под столом скамеечка для ног (чтобы зимой не мёрзли от холодного пола), книжные полки до потолка во всю стену, узкая железная («солдатская») кровать, диван со спинкой и валиками, накрытый белым холщовым чехлом. Эта обстановка в полной неприкосновенности сохранилась и до сего дня. Завели огородик, разбили сад. Под окном кабинета росли две берёзки. Возле них пела под гитару для Сергея Николаевича Надежда Андреевна Обухова. Ирина Алексеевна посеяла между берёзами рожь, чтобы Сергей Николаевич, глядя в окно, видел «кусочек России» (так она мне объяснила). Любил Сергей Николаевич побродить в саду с гостями, вспомнить философскую Москву начала XX века с М. К. Морозовой, посидеть на скамейке с М. В. Нестеровым, для которого в доме была предусмотрена комната, и он часто и с удовольствием гостил по нескольку дней, а то и недель. Уезжая, Нестеров всегда оставлял на столе («незаметно для хозяйки») карандашный рисунок в подарок Ирине Алексеевне. Сергею Николаевичу он дарил свои этюды. В октябре 1937 года Нестеров сообщает в письме: «Сегодня иду на именины Серг. Николаевича, который (или, вернее, Ирина) построил себе „хижину“ верстах в тридцати пяти от Москвы, там будет комната, которая в любое время будет ожидать моего посещения»[426]. И конечно, в доме поселились кошки. И Сергей Николаевич, и Ирина Алексеевна (каждый сам по себе) оставили воспоминания, как Нестеров в саду играл с котятами.