Спустя полвека Юлия Павловна Паренсова, младшая сестра Павла Дягилева, тоже присутствовавшая при кончине его жены в Селищах, дополнила картину той страшной ночи своими воспоминаниями: «… в соседней комнате я увидела крошечного плачущего Серёжу на руках рыдающей няни Дуни, верной спутницы его жизни, столь похожей на портрет Бакста». Авдотья Александровна Зуева (няня Дуня) приехала в Селищи через месяц после рождения Серёжи и с тех пор навсегда осталась у Дягилевых. «В церкви на похоронах все плакали, не только свои, все чужие, — пишет Елена Валерьяновна. — Священник останавливался, глотал слёзы, вытирал глаза. Офицерский хор, Поленькин хор, всхлипывал и обрывался».
Пожалуй, более всего в Селищах Павел запомнил примыкавшую к манежу штабную церковь Святого Духа. Она была одной из доминант архитектурного комплекса. Её главный фасад украшали дорический шестиколонный портик и скульптурный фриз, составленный из военных и церковных атрибутов. В этом храме, где Павел не только пел, но и добровольно исполнял обязанности регента, и крестили младенца Сергея. Обряд крещения совершался, вероятно, в период с конца марта по православную Пасху, которая в том году праздновалась 16 апреля, хотя никаких свидетельств на этот счёт не сохранилось[1]. И в этой же церкви Святого Духа отпевали Евгению Николаевну Дягилеву. «После отпевания тело повезли в Колпино, — сообщает Е. В. Дягилева, — а оттуда в Царское Село, в Кузьмино, под широкие ветви большой ели, где Жене так понравилось год тому назад». Павел не мог забыть её пожелания, высказанного вдруг на Кузьминском кладбище во время похорон её шестнадцатилетнего кузена Сергея Хитрово, тайно в неё влюблённого. «Я бы хотела здесь лежать, когда умру», — произнесла она тогда. Воля покойной была исполнена.
Ещё до свадьбы Евгения писала Павлу в Селищенские казармы о своей неожиданной встрече с ясновидящей Гла-зенап и о том, что та ей напророчила. Это случилось на каком-то званом вечере, который она посетила вместе с сестрой Ольгой. Ясновидящая рассказала печальной Жене о её настоящей жизни и большой любви, препятствиях и вынужденной разлуке с любимым человеком, а затем «объявила совершенно уверенно, что всем испытаниям скоро [наступит] конец».
Подробности предсказания, изложенные в письме Евгении, через несколько лет станут известны второй жене Павла Павловича — Елене Валерьяновне, хранившей семейный архив Дягилевых[2]. Письмо ей напомнило о том, что однажды и она, ещё до замужества, на именинах подруги видела мадемуазель Глазенап и услышала отрывок разговора, который та вела со своей сестрой. Их разговор в нарочито непринуждённом тоне имел рекламную цель, а его содержание сводилось к тому, насколько точны предсказания ясновидящей Глазенап, что тут же подтверждалось массой примеров. Один из них, самый последний, Елене Валерьяновне и вспомнился. Никаких имён тогда не называлось, да и о Дягилевых и Евреиновых она ещё не слышала, но позднее ей было нетрудно догадаться, о ком шла речь.
В петербургском обществе мадемуазель Глазенап получила известность тем, что, глядя на огонь, предсказывала будущее своим клиентам (в основном женского пола). Работавший в те годы в Пулковской обсерватории Сергей Глазенап, в дальнейшем видный российский астроном, вероятно, был её близким родственником, но говорить о себе или своих родных она, похоже, не любила. Мадемуазель Глазенап (имя её неизвестно) имела примечательный вид. Елена Валерьяновна описала её как «высокую брюнетку смертельной, прямо пугающей бледности».
Глазенап обладала удивительным даром, до сих пор необъяснимым наукой. Выражаясь современным языком, её дар, наверное, можно представить так: она умела сканировать человека и помещать созданный ею нематериальный клон, отождествлённый с этим человеком, на раскалённые угли и языки пламени в камине. Под влиянием огненной стихии клон начинал открывать жизнь человека в прошлом, настоящем и будущем, страница за страницей. Эту информацию и считывала Глазенап. Важным условием её ясновидения являлось добровольное согласие человека.
В тот вечер она пристально посмотрела на стройную девушку с «чёрными, как ночь, глазами» и с милым лицом, обрамлённым «лёгкими пепельными волосами». Девушка выглядела такой несчастной и унылой, растерянной и беззащитной, что ясновидящая из желания чем-то помочь подошла к ней и предложила сесть у камина. Евгения робко согласилась. Для Глазенап не было секретом то, что её клиенты хотели бы скрыть от посторонних людей. Как тонкий психолог, она обычно догадывалась, с кем ей предстоит иметь дело.
Сосредоточив своё внимание, в один миг она увидела мысленные образы Жени, в которых так запутанно и противоречиво сплелись проблемные отношения с матерью и старшей сестрой, состояние предельного отчаяния, нежелание жить и смертельный страх. Заглянув в особую кладовую души, Глазенап оказалась среди опалённых воздушных замков, которые хозяйка то сжигала, то заново воздвигала, — среди её наивных желаний быть счастливой, когда всё плохое внезапно и навсегда исчезнет и появится наконец всадник-рыцарь на белом коне, который её спасёт.
Какое-то время мадемуазель Глазенап молча смотрела на огонь в камине, затем негромко заговорила, используя слова из обычного лексикона гадалок, — о препятствиях и разлуке, о печали на сердце, казённом доме, о том, что было и что будет…
— Вы выйдете замуж за любимого человека. Будете вполне счастливы. Потом у вас родится сын. Потом…
Ясновидящая огнепоклонница вдруг замолчала. А дальше ей нужно было сыграть какую-то роль, чтобы увести всех, кто внимательно слушал её, от ненужных и страшных вопросов — что потом? Похоже, выбранная роль ей удалась. Елена Валерьяновна, которой довелось не только услышать окончание предсказания — «о смерти молодой матери после родов», — но и познакомиться с письмом Жени, утверждала, что та описывала сеанс Глазенап «очевидно, с удовольствием, не обратив внимания на неоконченную фразу».
Права ли Елена Валерьяновна в своём комментарии? Не слишком ли велика её жалость к облитой слезами мученице Жене, образ которой остался нераскрытым и недосягаемым? Не исключено, что Евгения Николаевна правильно поняла недосказанность предсказания и решила испить свою чашу до дна, родить сына, отдав ему всё лучшее, и умереть. Её свёкор Павел Дмитриевич однажды «заглянул ей в душу и увидел там свет». Свет её бессмертной души, возможно, навсегда сохранил отблеск Царскосельского пожара.
Глава вторая
«У НЕГО ГЛАЗА, КАК ВИШНИ»
Окончание срока службы Павла Дягилева в Селищенских казармах совпало со смертью его жены. Он заранее готовил возвращение в Петербург, где восстанавливался в Кавалергардском полку, и хлопотал для своей увеличившейся семьи о казённой квартире в Кавалергардских казармах на Шпалерной улице. Квартиру он получил в середине лета, а вскоре был произведён в штаб-ротмистры. Павел предложил своей старшей сестре, недавно овдовевшей Марише, поселиться с тремя её детьми вместе с ним. «Два раненых прислонились друг к другу, — пишет Е. В. Дягилева. — Они оба не могли спать и иногда по целым ночам ходили молча вместе». Чаще всего брат и сестра бродили по набережной Невы, — благо четверо их детей, включая семилетнего Павку Корибут-Кубитовича и самого маленького Серёжу Дягилева, находились под надёжным присмотром кормилиц, нянек и гувернанток.
Долго пребывать в печали Павел не умел. Он по натуре был жизнерадостным, энергичным и компанейским. Поэтому совсем неудивительно, что двухгодичный период его вдовства оказался довольно бурным. Как отмечала Елена Валерьяновна, «он попал в какой-то заколдованный круг, в котором навстречу к нему со всех сторон тянулась влюблённость. В конце концов, он совсем завертелся и запутался в этом дурмане». У него были любовные приключения с куртизанками и даже «совершенно особенный роман» с княгиней Марией Долгоруковой.
1
В дореволюционной России крестить детей полагалось не позднее шестинедельного срока после рождения, но чаще всего это делалось значительно раньше — от трёх дней до двух недель, — из-за высокой детской смертности.
2
Первоначально семейный архив Дягилевых комплектовал и хранил Павел Дмитриевич Дягилев. После его смерти, согласно воле покойного, архив перешёл в руки Е. В. Дягилевой, которая систематизировала, описала и дополнила архивные материалы новыми документами. Она стала летописцем нескольких поколений Дягилевых и автором мемуарной книги «Семейная запись о Дягилевых». В 1918 году, когда её здоровье пошатнулось, она попросила своего племянника Д. В. Философова передать архив Дягилевых на государственное хранение. Таким образом архив попал в рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинский Дом).