Отправившись однажды в казначейство за деньгами, он исчез на две недели с каким-то неизвестным рыжим и хромым монахом и вернулся без гроша, как рассказывала его жена, «похудевший, побледневший и мрачный». Его тяготили внутренние противоречия, связанные с «отравленным источником» семейного благосостояния. По этой причине, скорее всего, он и «отдался страстным религиозным переживаниям». С тех пор набожность и благочестие, религия и церковь стали для него превыше всего.
«Прежний Павел Дмитриевич — полный, весёлый, немного сибарит, большой меломан, любитель выездов, приёмов, театров, маскарадов — исчез, как не бывал», — сообщает Е. В. Дягилева. Пережив душевный перелом и словно заново родившись, он стал совершать паломничества по святым местам, делать громадные взносы в монастыри, строить церкви и учреждать странноприимные дома. Между супругами выросла стена отчуждённости, но они никогда не доходили до открытой и грубой вражды. Стали жить на два дома: она — в Петербурге, он — в Перми и Бикбарде.
Ещё при жизни Павел Дмитриевич стал легко узнаваемым прототипом литературного героя Н. С. Лескова под именем «г-на N.», гротескового образа невероятно набожного помещика. Одно время он горел желанием уйти от соблазнов мирской жизни в монастырь, — монашество его особенно привлекало. Как полагал Лесков, «г-н N. хотел всё нажитое с русского народа отдать в жертву монастырям и таким способом примириться с Богом и «спасти души детей своих нищетою».
Следует отметить, что Николай Семёнович Лесков в Пермской губернии никогда не бывал. Первой пробой его пера была статья «Очерки винокуренной промышленности» в журнале «Отечественные записки» за 1861 год. Очевидно, тема этой статьи, столь важная для занимающихся винокурением дворян-помещиков, и послужила поводом для знакомства Лескова с петербургскими Дягилевыми, жившими с ним по соседству на Фурштатской улице. Журналист и писатель получал разнообразную и ценную информацию от своих соседей, с которыми он установил «доброе знакомство».
Прежде всего — по словам сына и биографа писателя Андрея Лескова — это был «молодой, весёлый офицер самого блестящего кавалерийского полка, Павел Павлович, кавалергард». Именно от него Н. С. Лесков услышал занятный рассказ о его отце Павле Дмитриевиче Дягилеве и пермском архиепископе Неофите, которые стали героями одной «картинки с натуры» в лесковском сборнике «Мелочи архиерейской жизни». Здесь же фигурировали и дети Павла Дмитриевича — молодые люди, приехавшие погостить к отцу. В Петров день они «прекрасно пели на клиросе сельской церкви» и дважды по просьбе архиепископа Неофита, пожелавшего послушать их светское пение, «под аккомпанемент фортепиано пропели лучшие номера из «Жизни за царя», «Руслана [и Людмилы]» и многих других опер». «Владыка всё слушал и всё одобрял», — писал Лесков о том концерте, который состоялся в Бикбарде в конце 1860-х годов. Среди его участников был будущий отец Сергея Дягилева — Павел Павлович «в мундире кавалерийского [кавалергардского] офицера».
Свою музыкальность Поленька ярко проявил и в этот приезд к папаше по случаю предстоящей свадьбы младшего брата Кокушки. Свадебные празднества начались за две недели до венчания в Бикбарде и открылись в пермском доме Дягилевых танцевальным вечером, устроенным Павлом Дмитриевичем в честь жениха и невесты. Было множество приглашённых — «вся Пермь с вице-губернаторшей мадам Лысогорской во главе». Когда начались танцы, «Поленькино дирижёрство всех расшевелило и развеселило, — свидетельствовала Елена Валерьяновна. — Оно подействовало даже на папашу, <…> суровые морщины его вдруг разгладились, и на лице появилась добрая улыбка. Он следил за Поленькиной мазуркой, смеясь и то и дело приговаривая: «Каков… Каков…».
Кроме танцев на этом же вечере состоялось концертное выступление Пермского музыкального кружка, основанного Иваном Павловичем Дягилевым, старшим сыном хозяина особняка. «Музыка подняла настроение до такой степени, что гости вышли от нас только в семь часов утра — и на крыльце очутились в сугробах снега, — вспоминала Е. В. Дягилева. — Никто не подозревал, что летний день превратился в зимнюю ночь, и все обомлели, увидав при утреннем свете белые улицы, крыши и деревья». Уральская погода преподнесла сюрприз, ничуть не омрачив праздничного настроения.
Тогда же, в один из майских дней 1876 года, в Перми был сделан групповой фотопортрет всех Дягилевых (кроме детей), присутствовавших в доме Павла Дмитриевича. Папаша с тростью и в длинном застёгнутом сюртуке был посажен в центр этой памятной композиции. На левое колено он положил светлую шляпу, в неё же и перчатки. Плотно сжатые губы, выраженная на лице строгость и достоинство, чуть заметная напряжённость фигуры — всё говорило о том, что этот человек умеет держать себя в руках. Справа от него занял место по старшинству сын Иван, крепкий мужчина с бородой «французская вилка», уже давно переселившийся к отцу в Пермскую губернию и три года назад овдовевший.
По левую сторону от папаши села невестка Елена Валерьяновна. За ней разместился супруг в двубортном военном мундире. С ним рядом встал самый высокий брат — Михаил, «добрый великан», недавно вернувшийся в Пермь из Средней Азии и пока ещё холостой. Между ним и младшим братом — женихом Николаем, повернувшимся в профиль, — его невеста Надежда Фохт (будущая Дягилева). С гордым, независимым видом она скрестила руки на груди, и её будущая карьера провинциальной актрисы на «сильно драматические роли» здесь уже явно просматривалась. И наконец добавим, что это единственная семейная фотография, где Павел Дмитриевич запечатлён с четырьмя сыновьями.
Вскоре всё дягилевское семейство отправилось на юго-запад Пермской губернии в Осу — старинный город на левом берегу Камы — встречать мамашу Анну Ивановну с дочерью Маришей и её детьми. Все они только возвращались из Швейцарии. Затем из Осы последовал переезд в Бикбарду — без малого 100 вёрст — в громадных казанских тарантасах. В каждой упряжке было несколько маленьких и с виду невзрачных лошадей, которые с места пускались вскачь и летели так «до следующей станции с горы на гору, по мостам, по кочкам без оглядки».
Бикбарда произвела на Елену Валерьяновну самое приятное впечатление. В отличие от пермского дома там «не было ни редкой мебели, ни картин, ни драгоценных фарфоров, ни элегантных экипажей, но везде рядом с простором было удобно, уютно, симпатично». Особенно её поразил бикбардинский балкон — деревянный, с колоннами, под крышей, — который «тянулся вдоль всего южного фасада одноэтажного деревянного дома и даже дальше фасада, так как кончался большой ротондой, целиком выступавшей за угол дома <…> На ротонде пили обыкновенно вечерний чай, смотрели на закат солнца… Часть балкона, с противоположного от ротонды конца, служила летом столовой, и в ней свободно садилось за стол до пятидесяти человек». Елена Валерьяновна уверяла, что этот балкон, показавшийся ей знакомым много-много лет, жил в её воображении «всю жизнь», и она «постоянно изображала его в своих детских рисунках и воспевала в отроческих французских повестях».
Экскурсии по Бикбарде и окрестностям проводила сама Анна Ивановна. Мамаша, как известно, не любила Пермь и воспринимала её так же, как и А. И. Герцен, высланный сюда в 1835 году и позднее вспоминавший о былом: «Пермь меня ужаснула, это преддверие Сибири, там мрачно и угрюмо». Мамаша как будто вторила ему, говоря о губернском городе: «Кроме арестантов в кандалах, милочка моя, никого не видно». А Бикбарду она обожала.
Её большой гордостью был бикбардинский усадебный сад, который «содержался по-царски» и по этой причине заставлял «кряхтеть папашу». Замечательно распланированная территория парка начиналась с южного фасада старого дома (где находился крытый балкон), закрывая его тенистыми деревьями, и спускалась с горы уступами. Посреди сада стояла белокаменная беседка с колоннами и высокими стрельчатыми окнами. К этому изящному строению сходилось несколько аллей, усыпанных жёлтым речным песком. Находящаяся вблизи беседки широкая лестница вела к нижней террасе парка. Ещё ниже и немного в стороне от центральной оси скрывалась другая беседка, небольшая и заросшая хмелем, за которой виднелась дорога на Солодовские луга, маленький усадебный пруд и поднимающийся в гору сосновый бор. Земляничные поляны среди сосен стали любимым местом для прогулок детей.