Московский гость живет «по блату», не прописываясь. Такая вольность исключалась, известна записка (1925 год) заместителя начальника местного ГПУ И. Л. Леонова в отдел коммунального хозяйства с просьбой поселить в «Англетере» своего агента.
Европейски известный человек сидит одиноким отшельником четыре дня в своей обители, никуда не выходит, встречаясь, за двумя-тремя исключениями, совсем с незнакомыми людьми. 27 декабря, согласно мемуарной лжи Мансурова, устраивает пир, обильно сдобренный водкой и праздничным гусем, а по «наводке» Бермана, — выставляет чуть ли не десяткам гостей многочисленные графинчики и закуски на «длинном столе», а сам в это время дрыхнет пьяный на кушетке с зажатой в зубах папироской. Сработано топорно-грубо. «Гостиницы для приезжающих торгуют как обычно, — информирует 24 декабря 1925 года «Новая вечерняя газета», — но без продажи пива и крепких напитков».
Продолжим: уходят собутыльники, поэт, обуреваемый хандрой, режет себе вены и даже ладони и плечо (протокол милиционера Горбова), бросает бритву и вскарабкивается с веревкой от чемодана на сооруженную высокую пирамиду на письменном столе (это после-то сильного кровотечения!), не делает смертельную петлю на гладкой трубе парового отопления под самым потолком, а обматывает шею веревкой (лишь полтора раза!) — будто шарфом и…
Дальнейшее известно. Не слишком ли много в этой трагедии «случайностей» и гэпэушников? Только сравнительно недавно стало известно, насколько плотно они (Берман, Дубровский, Медведев, Эрлих и др.), как коршуны, кружили над 5-м номером «Англетера». Следы запланированности кощунственного надругательства, а также следы его сокрытия — налицо. Приведем наиболее убедительные аргументы.
Начнем с ленинградской «Новой вечерней газеты» («НВГ»), ее так же, как и «Красную газету», курировал Я. Р. Елькович. «Новая» не менее авантюрна, чем «Красная». 29 декабря «НВГ» напечатала подборку материалов о кончине Есенина.
Зловонные публикации появились 24 декабря 1925 года, в этот день Есенин приехал в Ленинград. Позволим себе полностью скопировать «маленький фельетон» журналиста-сатирика Александра Флита, претендовавшего на роль советского Козьмы Пруткова. Вчитайтесь, пожалуйста, в это сочинение.
Декабря 9-го. Я, крестьянский гусь-середняк. Селижаровской волости Осташковского уезда Тверской губернии, деревни Первозвановка, от Машки-гусыни и Мишки-гусака, 22-х фунтов живого веса, прибыл сего числа в партии гусей-односельчан в Ленинград и поступил на склад Губгусьпрода.
Декабря 11-го. Держат в клетках. Теснота невообразимая. Питание отвратительное. Некоторые панически настроенные элементы уверяют, что нас скоро под зарез. Позвольте! Но ведь рождественский гусь — вопиющий предрассудок, это — религиозный дурман, это пережиток старого режима?!
Декабря 15-го. Четыре дня не брался за свое гусиное перо. События потрясли меня. Дорогого дядю Петра Никанорыча вчера отделили в числе сотни отборнейших, жирнейших гусей выпуска 23-го года, зверски убили и погрузили в порту на Лондон, в адрес английской мещанской УГРОбы. Это у них называется экспортом битой птицы.
Декабря 17-го. Дни за днями катятся. Худею не по дням, а по часам…
Декабря 19-го. Вчера забрали соседа слева, сегодня забрали сосуда справа. От страха у меня сделалась гусиная кожа. Но протесты бесцельны…
Декабря 21-го. Я знаю, что мне делать. Я — сознательный гусь, утру нос Губгусьпроду и брошу вызов всей человеческой УГРОбе.
Прощайте, пока прощайте, мама, прощайте. Первозвановка Селижаровской волости Осташковского уезда Тверской губернии.
Протокол осмотра продажи живсекции Губгусьпрода.
Декабря 23-го, 1925 года, мы, нижеподписавшиеся, осмотрев партию гусей в 50 штук, запроданную ресторану «Кашира пьяная» и предназначенную к переводу в убойный отдел, составили настоящий акт о нижеследующем:
— из партии в 50 гусей 50-й гусь найден повесившимся (подчеркнуто мной. — В. К.) на крюке клетки и, как погибший насильственной для гуся смертью, согласно инструкции Ветздравотдела, сдаче не подлежит.
Подписи. Место печати. Александр Флит.