Прослеживается связь Князева с чекистами-сексота-ми и даже непосредственно с ведомством ГПУ. 1 ноября, 1924 года на заседании бюро коллектива 3-го Ленинградского полка войск ГПУ рассматривалось его заявление о восстановлении в партии (очевидно, как лицо «свободной профессии», он стоял на учете в этом полку). В тот день парторг Василий Егоров просьбу Князева отклонил — «ввиду его неразвитости» и потери связи с организацией с 1922 года. Удивляться такой резкой оценке «горлана-главаря» не следует, он, самоучка, умел лишь бойко слагать звонкие рифмы, книг же читать не любил. Прижимистый в деньгах, подолгу не платил партвзносов. Из протоколов собраний сотрудников «Красной газеты», где он печатался, известно, что в феврале — августе 1924 года (полгода) сей зиновьевский певчий не заплатил в партийную кассу ни копейки, хотя только в феврале того же года его заработок составил 259 рублей 68 копеек, а это в ту пору месячный оклад советского чина губернского масштаба. В протоколе № 100-6 заседания комиссии РКП(б) Центрального района (1924 год) по идеологической проверке сотрудников «Красной газеты» о Князеве сказано: «Не дисциплинирован. Член партии с уклоном к рвачеству. В партии является балластом». Позже, как видим, он пытался получить партбилет в чекистской организации, но и там ему это тоже не удалось.
Цель палачей и их порученца в морге Обуховской больницы — не допустить к осмотру тела поэта ни одного человека, ибо, повторяем, сразу же обнаружились бы страшные побои и — не исключено — отсутствие следов судмедэкспертного вскрытия. Поставленную перед ним кощунственную задачу негодяй выполнил — не случайно в 1926 году его печатали как никогда обильно. Иуда щедро получал свои заработанные на крови сребреники. Другого объяснения странного дежурства в мертвецкой стихотворца-зиновьевца трудно найти.
В одном из питерских архивов мы два года добивались «личного дела» Князева. Так и не добились…
В заключение сюжета о стороже изувеченного, как мы полагаем, тела Есенина две цитаты. Одна из стишка Князева «Откровение Муссолини», обыгравшего фразу итальянского фашиста о попечении Иисуса Христа над здоровьем ближних. Автор — конечно же, пылкий интернационалист и безбожник, — потешаясь, заключает:
В ответ красногазетчику по почте пришла следующая эпиграмма с примечательной анонимной подписью:
Вероятно, подпись не случайна. Аноним, может быть, что-то знал о кощунственном задании Князева в мертвецкой Обуховской больницы.
В 1937 году Красного Звонаря расстреляли по статье 58–10. Реабилитирован в 1992 году. Жаль, что расхожая формула «антисоветская пропаганда» не комментировалась. Он всю жизнь был ярым советским пропагандистом, только в Кремле хотел видеть не Сталина и его окружение, а Троцкого, Каменева, Зиновьева и им подобных. О чем думал заключенный Князев перед смертью, лежа в лагерной больнице на 208-м километре колымской трассы, нам не дано знать. Уверены в одном: вряд ли он вспомнил замученного Есенина…
Такой вывод — глубочайшее заблуждение, в котором десятки лет пребывали есениноведы. Сегодня со стопроцентной уверенностью можно сказать: Гиляревский не производил судмедэкспертизу тела поэта в Обуховской больнице. Элементарное сравнение обнаруженных нами подлинных актов (протоколов) вскрытия тел покойников доктором (1 января 1926 года — 26 сентября 1928 года, 4 книги) по стилю, стандарту, нумерации, почерку и т. д. доказывают ложь состряпанного кем-то «есенинского» акта…Чего только не писали в последние годы о Гиляревском: де, он причастен к утаиванию правда о смерти Фрунзе, что в свои пятьдесят пять лет он, бывший дворянин, выпускник Санкт-Петербургской военно-медицинской академии, пошел в прислужники ГПУ; на разные лады комментировался известный «есенинский» акт экспертизы, строились различные гипотезы… В архивные же святцы не заглядывали (это стоит много времени, нервов, а по нынешним временам и средств). Оказалось: к загадочной кончине Фрунзе Гиляревский никак не причастен, родился он не в 1870 году (эта дата мелькала в печати), а 27 августа 1855 года, и ко дню гибели Есенина ему уже было семьдесят с лишним лет (умер в 1931 — м). Говорить о его сотрудничестве с ведомством Дзержинского нет ни малейших оснований; подброшенная кем-то в архив «справка» — сплошная липа, а досужие толки о ней, с точки зрения историков судмедэкспертизы, — непрофессиональны и даже вульгарны. Итак, перед нами