Алла Мостинская:
— Я долго гадала, что могло послужить причиной его столь внезапного ухода. Ему не понравилась излишняя пышность действа? Или, может быть, музыка была слишком громкой? И то и другое могло быть правдой: он уважал благородную простоту, стиль и вкус у него были безупречны, а громкую музыку он не выносил.
Лишь потом, спустя несколько лет, я поняла, что произошло. Должно быть, он вспомнил то начало декабря 1978 года, когда они сопровождали Петра Леонидовича и Анну Алексеевну в Стокгольм на вручение Нобелевской премии по физике, которая была присуждена П. Л. Капице за фундаментальные исследования в области физики низких температур.
Прошло ровно 30 лет, и цикл замкнулся.
Что же происходило в Стокгольме 8 декабря 1978 года?
В десять часов утра Капица-старший читал в Шведской Королевской академии наук свою нобелевскую лекцию «Плазма и управляемая термоядерная реакция». Лекция Петра Леонидовича была необычной уже потому, что вопреки уставу Нобелевского фонда не была посвящена отмеченным Нобелевской премией работам. Объясняя причину допущенной вольности, он сказал: «Эти работы я сделал сорок лет назад, и я их забыл». Эти слова были встречены дружным смехом в зале.
Разве эта выходка старшего Капицы не напоминает непредсказуемый уход его сына Сергея 30 лет спустя с церемонии награждения лауреатов возрожденной российской премии Людвига Нобеля?
В девять вечера был устроен торжественный банкет. Выступали нобелевские лауреаты 1978 года. Капица-старший произнес краткую речь от имени физиков, подводя некую черту достижениям науки конца XX века:
«Моя первая публикация, имеющая некоторое научное значение, появилась в 1913 году, и с тех пор я в течение шестидесяти пяти лет был свидетелем крупных изменений, происходивших в научной деятельности.
В дни моей молодости научная работа была сосредоточена в университетах и выполнялась в основном небольшим числом профессоров. Материальные средства были очень скромные. Потратить несколько сотен рублей на прибор считалось событием.
Примерно в середине нашего столетия произошла так называемая научно-техническая революция. Совсем иным стало положение ученого и его положение в обществе. Наука стала производительной силой. Были созданы специальные научно-технические институты, располагающие большими материальными возможностями. В наши дни на одну научную установку может быть израсходовано несколько сотен миллионов долларов».
Сам Сергей Петрович не любил вспоминать о тех событиях, но однажды Татьяна Алимовна в подробностях рассказала мне, как все происходило.
«Мы ездили с Сергеем Петровичем на вручение отцу Нобелевской премии. Была продумана мельчайшая деталь, а в целом все торжество напоминало ожившую сказку. Достаточно упомянуть, что всех лауреатов и почетных гостей привозили на награждение в каретах.
Само награждение происходило в Голубом зале городской ратуши со старинными комнатами наверху. Мероприятие началось с того, что король лично познакомился с будущими лауреатами. Все женщины, присутствовавшие там, были в вечерних платьях, мужчины — во фраках. Все было очень торжественно.
Для каждого лауреата играли национальную музыку. Когда выходил Петр Леонидович, оркестр играл отрывок из оперы «Руслан и Людмила». Памятный диплом лауреата Нобелевской премии, который им вручали, заказывали у художника, каждый диплом был индивидуальным и представлял собой уникальное произведение искусства. Дипломы изготовлялись из специально заказанной бумаги ручной работы и были вложены в папку из тисненой кожи. После вручения премий была аудиенция у короля, а затем — нобелевский банкет, на котором присутствовало почти полторы тысячи человек.
Началось же все с того, что, когда мы приехали в Стокгольм, у Анны Алексеевны не было вечернего платья, поскольку она решила, что купит на месте. Для таких случаев каждому нобелевскому лауреату была предоставлена банковская карта. И вот мы с Анной Алексеевной пошли покупать платье в большой магазин. Перемерили все классические вечерние платья, и на ее фигуру не смогли подобрать ничего. Все платья были одинаковы: опущенные плечи, короткие рукава и расширенный низ. И тогда я ей говорю: «Они не понимают, что вам надо. Я сейчас сама подберу». Я пошла высматривать нужное платье с сопровождающим — и довольно быстро нашла платье 46-го размера, которое состояло из органди. Это была длинная юбка, а сверху распашонка с воротником-стойкой и рукавами, стянутыми на резинке. Никто не предполагал, что такое платье может подойти к предстоящему мероприятию. За два дня его подогнали, сделали бретельки и лифчик, оно стало в самый раз. К нему купили туфли и сумочку. Причем все было достаточно недорогое, но удивительно гармонировало одно с другим. Верхняя кофта была просто замечательна: цвет был жемчужно-серый, немножко беж. Я потом отдала его Любимову в Театр на Таганке.
Физика являлась главным предметом, поэтому шведский король, который возглавлял шествие, по этикету вел под руку жену нобелевского лауреата именно по физике — то есть Анну Алексеевну. Они должны были спуститься по лестнице в Голубой зал, где уже сидели все приглашенные. Я так боялась, что она упадет. Когда они входили, все остальные стояли. У нас был первый стол сбоку. Все было четко продумано. Это было заметно даже по тому, как раздавали еду. В один прекрасный момент из всех четырех дверей появились официанты. Их движения были строго прохронометрированы с точностью до секунды. Перед этим у них была репетиция, и к банкету их допускали только по конкурсу. Они были все в белом, держали блюдо на вытянутых вверх руках, и каждый из них направлялся по своей строго определенной траектории движения.
До этого я по горящей путевке была с приятельницей на экскурсии в Средней Азии и привезла оттуда королю в подарок красивую красную рубашку. Я купила ее в далекой деревне, на рынке, за десять рублей. Это была одежда горных таджиков. Она была расшита шелком, очень простой узор, но сделана была с большим вкусом. К рубашке полагались еще шаровары из ткани гринсбон. Это плотная хлопчатобумажная ткань саржевого плетения с ткацким рисунком в «елочку», из нее шили солдатскую одежду. Тогда было еще неясно, проголосуют за Петра Леонидовича или же опять нет. И я решила, что если проголосуют, то я эту рубашку подарю королю.
Я взяла эту рубашку с собой в Стокгольм и на приеме в посольстве сказала о своем намерении атташе из шведского министерства иностранных дел. Чуть позже тот сообщил Сереже: мы проинформируем вас о возможности подарка королю. Через несколько дней к Сереже подошли представители шведской стороны и сказали, что король не возражает, чтобы я сделала подарок. И на встрече короля с членами семьи я несла эту рубашку, завернутую в папиросную бумагу. Охрана все уточняла, что же это такое, а Сережа отвечал, что это подарок королю. «A-а, мы знаем, — говорили они. — Проходите сюда, в эту комнату». Я прошла и там подарила королю эту рубашку. Перед этим я приложила ее к нему. Я думала, что меня будут снимать все телекамеры и покажут в Москве, но телекамер не было.
Вечером после этого приема мы попали на прием к американскому послу, и он буквально набросился на нас с Сережей с расспросами: «Что это за рубашку вы подарили шведскому королю? Что бы это могло значить? Что вы хотели выразить этой рубашкой?» При этом он был в полном расстройстве: «А вот мы ничего не подарили. Как же мы не догадались!»
В это время у шведов была выставка национальной одежды, но такой рубашки там не было. У нее была вышивка на груди, красного цвета, штапельного полотна или ситца. Вышит был национальный таджикский рисунок. Сережа рассказал Петру Леонидовичу про мой подарок королю. Тот сначала рассердился, но затем успокоился и даже веселился в связи с этим событием. Всё было заранее установлено».