Как следует из интервью журналу «Квадрат», неистовое увлечение Курёхина джазом носило характер идеологической диверсии. Остается только догадываться, почему Сергей так стремительно разочаровался в рок-музыке. Возможно, надоела неопределенность, ведь за несколько лет ему так и не удалось собрать собственную группу. По другой версии, тот материал, который Курёхин исполнял в «Посте», «Гольфстриме» и «Большом железном колоколе», стальными обручами сдерживал его буйную фантазию. Ему не хватало воздуха, рок-н-ролльное поле казалось исхоженным вдоль и поперек.
Можно по пальцам пересчитать количество ленинградских рок-концертов Курёхина в 1970-е: несколько раз c «Большим железным колоколом», ничтожно мало в составе «Поста» и «Гольфстрима». С альбомами дело обстояло еще хуже.
Неофициальных студий, как и профессиональных рок-звукорежиссеров, тогда в Ленинграде не существовало. Несколько лет назад Володя Козлов из «Союза любителей музыки рок» презентовал мне концертник «Большого железного колокола», записанный в 1974 году на фестивале в ДК им. Орджоникидзе. Там звучит шесть или семь композиций, и это поистине бесценный раритет. К сожалению, курёхинская электроорганола там почти не слышна, и даже после тщательной оцифровки этот бутлег вряд ли представляет культурологическую ценность.
Вот, наверное, и всё, что Сергею удалось сделать на ниве фантомной рок-сцены в те застойные годы. Предположу, что отчасти поэтому Курёхин направился в сторону джаза, навстречу общественному резонансу и пресловутому творческому безумию. Забегая вперед, заметим, что кое-что он нашел. Правда, не там, где искал, и не совсем то, что хотел. Но обо всем по порядку.
После нескольких месяцев репетиций Курёхин в мае 1978 года выступил в составе джазового трио Анатолия Вапирова на крупном фестивале в Куйбышеве. На ленинградской сцене Сергей дебютировал в рамках «Вечеров джазовой музыки», проходивших в ДК Горького.
На фоне других исполнителей Курёхин выделялся агрессивной подачей материала и тем, что он называл «мелкой техникой». С каждым аккордом Сергей атаковал черно-белые клавиши так, что казалось, будто рояль сейчас рухнет. Его пальцы носились по клавиатуре с немыслимой скоростью. На притихший зал неслась лавина чувственных пассажей в духе Сесила Тейлора: всё сильнее и сильнее, всё громче и громче. Порой у слушателей возникала почти осязаемая галлюцинация, будто за роялем сидят два пианиста. Руки Курёхина жили самостоятельными, не связанными друг с другом жизнями, разбегались по противоположным полосам клавиатуры и встречались снова, чтобы тут же расстаться.
Ближе к финалу виртуозный пианист начал уставать и, похоже, переоценил свои силы. Во время исполнения на бис регтайма Скотта Джоплина Курёхин заметно побледнел. Едва дотянув до конца концерта, он нетвердой походкой прошел за кулисы и рухнул на кушетку. Почуяв неладное, Вапиров начал хлестать Сергея по щекам, чтобы привести в чувство. Присутствовавшие в гримерке журналисты решили, что музыкант мертвецки пьян. Но дело было вовсе не в этом.
«Публика крайне восторженно приняла нас, — вспоминает Анатолий Вапиров. — Для Сережи это был момент эйфории, поскольку в процессе концерта он весь отдавался музыке. После выступления у него случился сердечный приступ. Мы вызвали «скорую помощь», я отнес его в машину, и мы помчались в больницу. И тогда я понял, что это первый намек. Что всё может закончиться трагически».
«После концерта Сереже стало плохо с сердцем, — рассказывает журналист Александр Липницкий. — Нам с Вапировым стало страшно, потому что Курёхин лежал в гримерке бледный и чуть не умер. Слава богу, дело закончилось только приступом».
«Когда я впервые увидел Курёхина, он меня своей техникой очень впечатлил, — вспоминает джазовый критик Дмитрий Ухов. — Один из концертов проходил в четыре часа дня в пыльном актовом зале при незакрытых шторах и дневном свете. И при этом естественном освещении меня очень поразила бледность Сергея».
Многие из курёхинских друзей позднее рассказывали про сильные головные боли, из-за которых Сергей в юности категорически не желал ездить в метрополитене. Передвигаясь в троллейбусе или на электричке, он не мог сидеть спиной против движения. «У Сергея была клаустрофобия, — вспоминает Диканский. — Один раз я его заставил ехать в метро и за это поплатился, потому что Курёхину в поезде стало очень плохо».
«Я первый раз столкнулся с Сережиными проблемами, когда в юные годы мы пили портвейн по подъездам, — вспоминает Рим Шагапов. — И вдруг Серега сел на пол и схватился за сердце. Мы стали спрашивать: «Что случилось?» Он объяснил, что у него с детства порок сердца, и он знает, что нужно беспокоиться. Мы тогда перепробовали разные наркотики, но Курёхин не пробовал ничего. Он не вписывался в эти дела, да и портвейн пил аккуратно. Потому что прекрасно знал, что у него с сердцем плохо».