Увы, иногда моим песням не до меня. И не потому, что они, как безродные дети, выпорхнули на просторы вседозволенности... Часто они просто попадают в такие руки, из которых не вырваться.
Андрей Разин зарегистрировал товарный знак "Ласкового мая". Ему принадлежит теперь то, что родилось в предновогодней спешке 1986 года.
Ради бога! Ни товарного знака, ни названия "Ласковый май" - ничего мне не нужно. Не нужны разинские солисты. Не очень-то горюю и без Шатунова - раз ему уютнее в разинской компании. Но песен-то моих не дергайте... Хотя бы тех, которые появились после моего ухода из "Ласкового мая", которые написаны для "Мамы", для Саши Прико, для других моих солистов.
Увы, стоит "Маме" выпустить новый альбом - часть песен перекочевывает в репертуар "ЛМ". И люди недоумевают, почему одни и те же песни поют и Прико, и Шатунов. Не объяснишь же каждому, что авторским правом наши песни не защищены. Совок-с! Желающие могут испытать негодность авторского права на себе: возьмите и исполните с эстрады песни... ну, хотя бы Розенбаума - и ничего вам не будет, номер пройдет безнаказанно. Точно так же, как и у "Ласкового мая". Мы свои новые альбомы не раскручиваем, нет ни сил, ни времени, ни денег, а может, и опыта нет... да и не в наших это принципах. А Разин на коммерции собаку съел. Наши альбомы скупаются, перезаписываются, засвечиваются на телевидении - потому что у них есть на это деньги, - и попадают с новым товарным знаком в самые престижные звукозаписи. И под маркой "Ласкового мая" неплохо идут, потому что за "ЛМ" - и история, и годы рекламы, и хорошо налаженное производство. Разлетаются наши песенки по совку:
Не дай бог, кому испытать, как его дитятю, едва вставшего на ноги, выводят на панель!
Но вновь и вновь на концертах бойкие ведущие объявляют: "А сейчас свои песни для вас споет Андрей Разин". И попробуй его поймать! Все подносится без криминала. Он называет песни своими, но ведь можно это расшифровать и так: песня моя, потому что я ее исполняю, а кто ее написал - одному богу известно.
А иногда концертные объявки еще хлеще: "Эту песню Шатунов посвящает Андрею Разину?" - и в зале раздается, например, "Розовый вечер". Я написал песню, а он ее посвятил... Зашибись! "Розовый вечер" я написал для Саши Прико и только для него. Не думаю, что Шатунов был бы в диком восторге, узнай в свое время, что какой-то нахал проделывает тоже самое с "Белыми розами". "Белые розы"... Вот про эту песню Шатунов, пожалуй, мог бы сказать: пою СВОЮ песню. Она действительно его. Не потому, что им написана. А в том смысле, что впитала в себя и магическую атмосферу оренбургского "инкубатора", и характер "маленького оборвыша", каким был Шатунов в свои тринадцать, впитала все издержки его переходного возраста.
Интересно, помнит ли Юрий Васильевич, как записывалась эта песня?
Записывали мы ее с Юрой в конце 1987 года. А вынашивать эту тему я начал за год до того. По-всякому пробовал: и так, и так, и так... Вариантов было куча, но все - мимо кассы, лажа. Какого-то случая не хватало, чтобы песня сама прорвалась сквозь преграды рационального.
А я в то время уже отработал свое в интернате. Уже хорошо был знаком с Юркой. С другими мальчишками и девчонками. Видел их взаимоотношения, их любовные терзания. Любовь кипела как в итальянских фильмах. То рыдания, то кто-то вены вздумал себе резать: Как-то мода пошла наколки на руках делать, имена любимых. Даже девочки закрывались в своих комнатах, обматывали иглу ниткой, макали в чернила и печатными буквами по живому - самое нежное и дорогое на свете имя...
Меня убивало, что многие педагоги относились ко всем этим любовным вспышкам, как к эпидемиям чумы. А если, о ужас, мальчик с девочкой в бытовке закрылся - значит все, атомный взрыв на подходе, надо ломать двери, бить во все колокола и так далее... Зачем? К чему все это? У детей шло нормальное развитие.
Мальчиков и девочек в интернате разделили, одних поселили на шестом этаже, других -на пятом. Вероятно, думали, что так ребячьи души будут правильней формироваться. А может, с природой решили поспорить, не считаясь с тем, что наносят детям психические травмы.
Но от этих "педагогических мер" влюбленные не перестали тянуться друг к другу, не стали равнодушней.
Однажды я увидел, как с шестого этажа, из обледенелого окна, спускаются свитые в канат, связанные простыни, а юный Дон Жуан вскарабкивается на подоконник, и его намерения не вызывают сомнений. Увидев меня, пацан смылся... Но картинка: худенькая фигурка на белом канате, закрытое окно на девчачьем этаже, заледенелое, сквозь которое видны только легкие цветные пятна - эта картинка разбудила во мне песню.
Я шел домой, и во мне эта песня уже жила. Песня не о любви, не о несчастных подростках, в которых пытаются заглушить ростки естественного чувства. Нет, песня была о чем-то другом, в чем мне самому еще требовалось разобраться...
Немного теплее за стеклом,
Но злые морозы,
Вхожу в эти двери,
Словно в сад июльских цветов.
Я их так хочу согреть теплом.
Но белые розы
У всех на глазах
Я целовать и гладить готов.
Пришел домой. Сел за инструмент. И за пятнадцать минут я эту песню сделал.
Сомнений, справится ли Юра Шатунов с этой песней, у меня не было. Песня сложилась для него. Песня была его. Он тоже страдал от неразумной черствости взрослых, он каждый день видел, как от этого страдают его друзья. Может, и сам зависал, вцепившись в простынный канат, над смертельной пустотой. В конце концов, у него была своя любовь. К счастью, удачная и взаимная. Я уже видел, как чувства к своей девочке помогают Юре работать над песнями. И не сомневался, что Юрина переполненность светлой, пьянящей, как хмель, любовью выплеснется и в "Белых розах".
Я очень быстро сделал "фанеру" (фонограммы в тех условиях давались нелегко, слишком "совершенный" был у меня аппарат!). И пошли мы с Юркой ко мне на работу, - я в то время из интерната перебрался в ДК "Орбита", тоже занимался музыкой, дискоклуб был у нас там.