Странным был тот месяц. И радостным, сладким, как переспелая черемуха. Терпко-дурманящим голову от мысли, что я на правильном пути, мои творческие принципы меня не подвели. И одновременно горьким, словно дым пожарища. Тревожным.
Откуда веет дымом - я перестал сомневаться в последний день марта. По весне Шатунова все труднее было усадить за парту, его побеги из интерната становились все продолжительнее. Все это незамедлительно было связано с "Ласковым маем". 31 марта я появился в "инкубаторе" и услышал от Тазикеновой:
- Чеши отсюда, Кузнецов! Я сделаю все возможное, чтобы вы с Шатуновым не работали вместе.
Но я еще надеялся, что "Ласковый май" не погиб. Что одумается Валентина Николаевна... Надеялся, что какие-то шаги навстречу будет делать Юрка, оттуда, изнутри интернатского бастиона. Под эту глупую свою надежду я даже принял два приглашения выступить с концертами. Из толп зазывал выбрал тех, кто предлагал альтруистические варианты. Во-первых, дал согласие на проведение дискотеки в ДК "Россия". Прельстило, что сборы пойдут в Детский фонд (я тогда еще верил, что деньги оттуда попадают действительно обделенным судьбой детям). Заранее написал заявление, кому адресую всю выручку. Но дискотеку запретили. Постаралась Валентина Николаевна.
Второе приглашение, на которое я делал свою ставку - приглашение в ДК "Дружба". Там проходила тусовка местных групп и Сереги Сарычева из "Альфы". Сборы от этой тусовки планировалось направить на строительство в Оренбурге памятника воинам - интернационалистам. Но перед самым началом концертов их организаторам позвонили из горисполкома и категорически запретили выступление "Ласкового мая", таинственно-зловеще намекнув для острастки, что Кузнецовым, мол, кое-кто интересуется... Я как-то тогда не вник, почему горисполком ввязался в эту историю. Просто не хотел вникать, хотел работать. И по-прежнему надеяться, что Шатунов тоже хочет работать. Со мной.
Глупый Кузя! Какими смешными кажутся мне сейчас эти надежды. Увы, тогда я не смог подметить, смену шатуновского настроения. А мог бы... События давали мне блестящую подсказку.
Однажды я по старой памяти заглянул в интернат, а там телевидение. Операторы уже зачехляют свои камеры. Оказывается, весть о "Ласковом мае" докатилась и до неповоротливых оренбургских телевизионщиков. Письма к ним косяком полетели, как птичьи стаи на юг. Вот они и насторожились: что за феномен такой - прет квашней из кастрюли. И решили сделать передачу. Позвонили в интернат. Директор на запись согласилась, но поставила одно условие: только Кузю не снимать! Ни-ни! Вот телевизионщики и нагрянули в детдом. Сначала записали множество бесед со случайными прохожими: как они относятся к "Ласковому маю". Ответы, в основном, были положительными, и у молодых людей, и у пожилых. Потом задали несколько вопросов Шатунову. А после этого попросили Юрку спеть что-нибудь под гитару. И этот друг замочил им Леонтьева: "И вновь... что-то там тако-ое... ма-ач-ты выплывают..."
Самого Юрку я на съемочной площадке не застал, но когда мне рассказали, как он классно подменил Валерия Леонтьева, у меня в глазах потемнело.
Это же безобразие. Безликость. Это страшное обезличивание себя - петь чужие песни. Уйти от моего репертуара - это себя опустить и унизить в глазах многих. Не захотел мою песню петь - не надо. Не в этом дело. Все равно какая-то индивидуальность должна была проявиться в выборе песни. "Мачты выплывают!".. Индивидуальность уплывает, а не какие-то странные мачты!!!
Я спешно позвонил на телевидение. Не надо, говорю, ребята, эту песню показывать. Вы просто обезличиваете и его, и меня. Ему-то, в первую очередь, медвежью услугу оказываете.
Мне ответили: "Кузнецов, ты портишь ребенка. Не вмешивайся, не трогай его". Вот таким образом посоветовали. А передача вышла. С информацией, что я ушел из интерната. Что такой-то и такой-то я. Что хоть и продолжаю писать песенки, но понял, что не мое дело воспитывать детей.
А я и вправду понял, что не мое это дело.
Кстати, оказалось, что та передача сохранилась в записи, и совсем недавно ее прокрутили по общесоюзной программе. По областному-то ТВ - ладно, вышла ну и вышла, это было два года назад, но сейчас-то зачем эту лажу?.. (И это после того, как мы с ними сотрудничали, уже группой "Мама", "фанеры" делали, музыкальные заставки бесплатно...) Я написал им письмо через областную молодежку, что все это нехорошо... А они также через газету мне ответили. Не помню их формулировок, но короче - они правы.
Повтор этой передачи довольно-таки болезненно резанул по мне. Потому что вспомнились, отчетливо и остро, события двухлетней давности. Вспомнился первый эфир этой передачи, по-новому осветилась Юркина измена своему репертуару и слова телевизионщиков о том, что я порчу ребенка. И условие Тазикеновой о моем неучастии в телепрограмме. Оказывается, все, что Валентина Николаевна делала в от ношении меня до этого, было второстепенным, побочным. Все это были щепки от того леса, к которому она втайне примеривалась с топором. Валентина Николаевна готовилась к главному удару. Такому, чтобы одним взмахом снести и "Старый лес", и "Белые розы". Сровнять до фундамента "Чужой город", а "Метель" над ним смешать с "Летом", наслать на "Цветы" "Вечер холодной зимы".
Чтобы избавить подростка Юру Шатунова от моего дурного влияния, она решила, что выгнать меня из интерната - полдела, что надо покончить и со мной, и с добрым именем "Ласкового мая" раз и навсегда.
В апреле 1988 года наступательные позиции Валентины Николаевны были обеспечены - и она нанесла единственный, но решительный удар. Должный стать бесповоротно победным.
За несколько месяцев до этого в интернате случилась кража. Украли один "конец" - поганенький усилитель "Эско" - и цветомузыку, суммарно - рублей на 150-200... Я первым обнаружил пропажу. Пришел в свою комнату, а окно разбито, и кой-какого аппарата нету. Я заявил в местную полицию, спустя несколько часов они приехали, сняли отпечатки, что-то там поколдовали и умчались восвояси. Искали, искали воришку - так ничего и не нашли. На этом дело и заглохло. Казалось бы...