— Мне по-человечески понятны и близки сложные душевные переживания и сомнения тех, чей вариант отвергнут. Но в чем сомнения? В себе? В самом замысле? Люблю активных людей, решительно действующих в защиту своих идей, утверждающихся порой в трудной ситуации и борьбе… Озарение? Маши руками и кричи: «Эврика!»? Нет… Идея сначала встает в пунктире. Она еще не в фокусе, размыта, туманна. Все станет ясно потом…
Он говорил, а сам находился не здесь, не в этой комнате, наполненной мягким светом настольной лампы, а как бы на полпути между происходящим сейчас и воспоминанием. И то, что он приводил из прошлого, становилось естественным продолжением того, к чему он пришел еще в 30-е годы, что стало фундаментом для его сегодняшнего дня.
— Можно подумать: дело Главного — изобретать, творить, находить. Это — иллюзия. Порой приходится заниматься и совсем иными делами: быть завхозом, вышибалой, толкачом, просителем, тратить время и нервы на разного рода пустяки, от которых зависит основное дело, зависит во многом, до обидного во многом. Проблема эта далеко не проста! В наше время она существует, и без умения бороться за дело авторитетом, как говорится, не станешь…
И снова пауза. Он плотно сжимал губы и начинал ходить по комнате.
— Наша работа — это тысячи проблем, — говорил Королев. — Да, есть закономерность. Чем меньше масса пустой ракеты по сравнению с массой топлива, тем совершеннее ее конструкция, тем большую скорость она развивает в конце активного участка. Поэтому мы стремимся спроектировать корпус наименьшей массы, применяя тонкостенные оболочки, добиваясь оптимального соотношения между их длиной, диаметром и толщиной, создавая повышенное давление внутри баков для разгрузки их оболочек от осевых сжимающих сил. Прикидываем множество вариантов, считаем, ищем подходящий материал, ставим свои условия смежникам… Но проблемы решаются в муках. Одно цепляется за другое. Все взаимосвязано. Прочность, упругость, легкость… Уменьшение толщины стенок наряду с ростом размера корпуса ракеты делает учет его упругих свойств еще более актуальным…
Потом он останавливался и как бы подводил итог своим рассуждениям:
— А вот решение должно быть красивым. Даже внешне красивым. Творения Рембрандта, Гойи, Репина не только глубоко содержательны, наполнены мыслью, выраженной в формах, тонах и полутонах, очертаниях и тенях. Они красивы. Великие художники творили, чтобы обогатить человечество и восхитить его. Восхитить приметами реальности. Напрасно упрощают Циолковского: мол, мечтатель, романтик… Мечтал он не от скуки. Не маниловские это мечты, красивые замки на песке. Он считал. Усложнял свои расчеты, ставил перед собой множество труднейших вопросов и искал ответы на них. И фантастика его вовсе не наивна. Это способ выразить себя, свою идею, мысль, да, да, именно мысль. Сегодня мы видим, сколь сильны в его мыслях приметы реальности. А ведь он смотрел на космос, на межпланетные путешествия из своего времени…
Королев взглянул на меня и продолжал:
— Конечно, новое рано или поздно оказывается и устаревшим, и старомодным, и даже нелепым. Главное же, перевести проект из разряда мечтаний в «железо». И тем не менее. Само сочетание технической сложности и красоты естественно для конструктора. Конечно, его субъективные оценки могут быть чересчур оптимистичны. Но ведь творит коллектив. Его надо завести, заставить болеть идеей, отрицать ее и защищать, спорить, обижаться, посылать всех к черту. Это нормально. Более того, это необходимо, чтобы потом ломать голову и соизмерять, кто и в чем прав. Когда идея начинает материализовываться, обиды забываются. Появляется нетерпение — скорее бы начать испытания. А спорят-то жрецы, которые по десять, а то и двадцать лет занимаются поиском того, что вчера еще и на ум не приходило.
Он вдруг смолкал. В короткие паузы я старался представить его в прошлом: между детством и юностью, юностью и зрелостью, ГИРДом и октябрем 1957-го. Между стартами первых ракет и запуском спутника была война. И она, казалось, навсегда отсечет прошлое от будущего. Работая в цехе, в чертежном бюро, летая бортинженером, приходя домой усталым, полуголодным, садился за стол и писал, писал, писал, отдавая бумаге свои мысли. А мысли уносили вперед.