Смецкой приобрёл землю в санитарной зоне возле кладбища, расчистил её в низине от фруктовых деревьев, а на склоне горы — от дубового леса, украсил целебными хвойными посадками и экзотическими растениями (кактусами, 30 видами камелий, 50 видами пальм, 80 видами эвкалиптов…), завёл там целых 50 видов акаций. Через три года он прикупил у князя Эристави в районе Гульрипш ещё один большой участок земли под разбивку виноградников, садов и под строительство грандиозного лёгочного санатория, который был открыт в 1902 году и принимал до ста больных за сезон.
Именно благодаря деятельности Смецких и близких им по духу семей и произошло превращение провинциального — недавно ещё турецкого, во всяком случае, сохранявшего турецкое название — города в Русскую Ривьеру.
Ольга Юрьевна Смецкая, дружившая с Марией Григорьевной, убедила и её приобрести участок земли. Что и было сделано в 1903 году — землю Мария Григорьевна купила из надела, уже имевшегося у Смецкого. Но в силу удалённости от Солнцевки, а затем и от Санкт-Петербурга, никакой серьёзной работы на участке Прокофьевы не проводили, и закончилось всё тем, что, приезжая в Сухум, они просто гостили у Смецких. В сущности, участка Мария Григорьевна могла и не покупать. Однако показательно желание Смецкого заставить подругу своей жены почувствовать себя хозяйкой, дать ей меру ответственности за надел райского почти пространства, дальнейшим благоустройством которого он мог бы вполне заниматься сам.
Смецкой принадлежал к тому типу несентиментальных, но щедрых русских, на которых и держится любое дело в нашей стране. Для таких людей успех их собственного предприятия, рост их богатства или признания — никогда не причина для личного самоутверждения, но повод разделить успех и радость с другими, поспособствовать росту общего благосостояния. «Критически мыслящая» интеллигенция никогда не жаловала такой тип. Где же борьба с неизбежными уродствами и несовершенствами жизни? То, что уродства и несовершенства могут преодолеваться через упорный, ответственный, созидательный труд, а не через одни лишь требования к другим поменять устройство жизни сверху донизу, что в этом мире мы сами ответственны за наши беды или благо, «критически мыслящим» в голову не приходит. Люди вроде Смецкого помнили и о достоинстве каждого из тех, кто вкладывал в общее созидательное дело свои умения и знания. Прокофьев чувствовал неодолимое влечение к подобному типу. Таков был его отец, превративший худое село в процветающее. Таким будет его названный отец в музыкальном театре Дягилев, создавший без копейки государственной поддержки частную антрепризу, сделавшую для славы России больше, чем все императорские театры вместе взятые. Те же черты — привычка начинать с себя самого и, не ожидая помощи извне, создавать самому себе и окружающим приемлемые условия — были присущи и Прокофьеву.
Связь со Смецкими не прерывалась и в годы, когда Прокофьев жил в основном вне России. Николай Николаевич скончался в 1931 году. Прокофьев побывал в первой половине 1930-х, уже после смерти Смецкого, в Сухуме и поразился здоровью и живости чуть не вдвое старшей его вдовы Смецкого. Когда в 1936 году композитор поселился в Москве, Смецкая решила завещать Прокофьеву «Бехштейн» — тот самый, за которым он в 1910-е сочинил столько музыки, но герой наш ласково отклонил роскошный дар: «Я очень тронут, дорогая Ольга Юрьевна, Вашим намерением относительно Вашего Бехштейна, но, по правде говоря, не очень люблю эти «наследственные» разговоры, особенно когда они исходят от человека, полного энергией и бодростью. Когда я вспоминаю, как около могилы Николая Николаевича Вы лезли под забор и едва поспевал за Вами, то тут всякие разговоры о завещании становятся совсем преждевременными!» Ольга Юрьевна скончалась в 1940-м. Дом, дендрарий и архив Смецких с библиотекой пережили русскую Гражданскую войну и все последующие события и войны, но пострадали после распада СССР. В 1992 году во время грузинско-абхазского конфликта в дендрарии располагался штаб грузинских вооружённых сил, действовавших в Сухуме. Погибли бумаги и среди них письма Прокофьева (уцелело лишь одно интереснейшее письмо 1936 года, часть которого я процитировал выше, — Прокофьев сохранил у себя машинописную копию), канула в небытие значительная часть библиотеки.
Ныне здесь расположена резиденция президента Абхазии, а у ворот дендрария стоит памятник его основателю — Николаю Смецкому.
И вот в таком блаженном уголке Прокофьев сочинял одну из самых мрачных своих опер!
Сюжет её он позаимствовал из пьесы баронессы Магды Густавовны Ливен (в замужестве — Орловой, 1885 —после 1929), дочери хранителя Эрмитажа, снобки, гордившейся собственным аристократизмом и печатавшей — из пущей независимости — за свой счёт сборники стихов, прозы и драматургических сочинений с романтическим уклоном. Одноактную, изложенную пяти- и шестистопными нерифмованными ямбами пьесу «Маддалена» баронесса Ливен написала в 20 лет. В ней столько же от атмосферы воображаемой Венеции «начала пятнадцатого века» (как сказано в авторском пояснении к пьесе), увиденной сквозь ультраромантическую призму, сколько от летней, душной, предгрозовой атмосферы Северной Венеции — Петербурга с его сюрреальными, бессонными, истомными белыми ночами.
МАДДАЛЕНА:
Влюблённые пары отправляются плавать по ночным каналам: их голоса слышны за сценой. Нехитрое действие разворачивается на фоне надвигающейся ночной грозы, чьи зарницы освещают и лагуну и комнату Маддалены, супруги молодого художника Дженаро и одновременно любовницы его друга, алхимика Стеньо. Не подозревая, что они делят одну и ту же женщину, Дженаро и Стеньо почти одновременно приходят в дом. Стеньо рассказывает Дженаро о соблазнившей и долго навещавшей его, но потом сокрывшейся «колдунье», и вдруг признаёт её в стоящей рядом Маддале-не. Тайна раскрыта; неверная супруга отвечает, что искала только полноты в любви, провоцирует обоих мужчин на выяснение отношений. Короткая схватка на ножах заканчивается гибелью обоих. Маддалена теперь свободна — она, быть может, не любила ни Дженаро, ни Стеньо. Но для приличия зовёт на помощь соседей.
Через шесть лет — именно настолько наш герой был младше Магды Ливен, — когда и ему исполнилось 20 лет, приятель Прокофьева тенор Николай Андреев из Мариинки посоветовал молодому композитору обратить на эту пьесу особое внимание. Если Ливен-Орлова в тёзке-героине кокетливо выставляла напоказ свою «подлинную природу» изменщицы и отравительницы, то юный Прокофьев явно пленился откровениями — точнее фантазиями — юного женского сердца, остававшегося для него, неопытного, тайной за семью печатями. Его сильно подзадорило то, что автор пьесы «оказался молодою светскою дамою, более приятной в обращении, чем талантливой в драматургии». Только в двадцать лет, когда сила чувств и желаний перевешивает убедительность опыта, можно всерьёз писать пьесы и музыку на подобные сюжеты.
Идущая без перерыва короткая пьеса была разбита композитором на четыре картины. Он сделал незначительные сокращения в тексте, лучше приспособив его для пения, усилив романтический элемент драмы.