Святослав Рихтер, в гений которого Прокофьев сразу поверил, навсегда сохранил произведения Прокофьева в своём репертуаре, написал о нём интереснейшие воспоминания: удивлённые, полемичные, глубоко почтительные.
Другой молодой гений Мстислав Ростропович исполнил и записал все основные сочинения Прокофьева для виолончели — неподражаемо, все прокофьевские симфонии — очень хорошо и даже главную его оперу «Войну и мир» — вполне прилично. С годами он, испытавший огромное творческое и личное влияние Прокофьева, превратился в то, чем Прокофьев был среди современников, — олицетворение независимого, никому не покорного духа русской музыки. «Кто вы такие?» — изумлялся Прокофьев речам чиновников на совещании 1948 года. Ростропович фактически делал то же самое с конца 1960-х, поддержав тех, кто требовал уважения свободы слова и творчества в нашей стране. В 1974 году, когда в Западную Европу уехали Лина Прокофьева и Кривошеины, Ростроповича и его жену Галину Вишневскую тоже выдавили из страны; в 1978 году он был лишён советского гражданства. Вернулся Ростропович в 1990-м триумфатором.
Последним его проектом как оперного дирижёра была новая постановка «Войны и мира» в Большом театре, от которой Ростропович, в конце концов, вынужден был отказаться. Не всем приятно было слышать, что виолончелист и дирижёр понимал и помнил, что именно Прокофьев хотел сказать тем или иным музыкальным эпизодом. Прокофьев давно обронзовел и уж никак не мог быть соучастником современной постановки. Рассказывают, что однажды Ростропович, придя на репетицию, сказал, что ему приснился сон, в котором Сергей Сергеевич объяснил, что в некой не получавшейся у исполнителей сцене имелось в виду то-то и то-то. Умер Ростропович 27 апреля 2007 года в Москве, похоронен на Новодевичьем кладбище, там же, где и Прокофьев.
Игорь Стравинский, соперник и друг, пережил Прокофьева на 18 лет, достиг при жизни статуса величайшего из ныне живущих композиторов — сначала в падкой до превосходных степеней Северной Америке, а потом, после головокружительного превращения из неоклассиков в додекафонисты, получил желанное признание и от западноевропейских «музыкальных троцкистов» во главе с Булезом, устроившим настоящий эстетический террор против тех, кто сомневался в разумности ортодоксально-авангардной линии. Имея теперь твёрдую поддержку и в Америке, и в Западной Европе, Стравинский принял предложение посетить Советский Союз, исходившее — от кого же? — от генсека Союза композиторов Хренникова, столько раз публично обливавшего Стравинского, этого, как выражался Хренников, «мэтра декаданса», грязью. Визит в 1962 году в Москву и Ленинград был триумфальным, но ни в Киев, ни в забытый Богом Устилуг, где располагалось чудом уцелевшее в двух мировых войнах имение Стравинских, гостя не пустили. Говорят, Хрущёв устыдился того, в каком состоянии оказался бывший дом композитора; во всяком случае, он пообещал дом этот отремонтировать и звал Стравинского приезжать снова, хоть навсегда. Гость-триумфатор повстречался в Москве с Линой Ивановной и с детьми Прокофьева и говорил Святославу: «Знаешь, я ведь был очень дружен с твоим отцом» (Лина Ивановна отнеслась к этому утверждению скептически); даже посетил исполнение «Войны и мира» в Большом театре. Опера шла не в полной, а в вынужденно сокращённой и явно неудачной редакции 1948 года, рассчитанной на один вечер. Больше трёх действий Стравинский не высидел и заявил пришедшей с ним племяннице Ксении Стравинской, что «такую эпопею нельзя втиснуть в четыре акта, получаются эпизоды, клочки, нет драматургического развития». Сам Стравинский ничего даже близкого по замаху написать уже не мог; поздняя его музыка, как и всякий авангард, куда привлекательнее в замысле, чем в живом звучании.
Дукельский счастливо женился в 1957 году на певице классического репертуара Кэй Маккрэкен и прожил последние годы в любви и в материальном достатке, заработанном усердным композиторским трудом. Он всё меньше сочинял, зато пропагандировал сочинения других, основал специально для этого «Общество забытой музыки», вёл передачи на американском радио и составил себе имя как литератор. В 1955 году Вернон Дюк издал книгу увлекательных англоязычных мемуаров «Парижский паспорт»; в 1968-м, уже как Владимир Дукельский, — блистательный перевод на русский некоторых относящихся к Прокофьеву страниц книги, дополнив их новыми материалами и озаглавив «Об одной прерванной дружбе». В отличие от Прокофьева, писавшего прозу и стихи в основном в стол, Дукельский в дополнение к мемуарам и музыкальной полемике в 1960-е годы издал четыре книги русских стихов, очень своеобразных, ни на кого не похожих, ироничных, пронзительно-лиричных: в жанре то дружеского послания, то стихотворения на случай. Умер Дукельский 19 января 1969 года в больнице калифорнийского города Санта-Моника — от остановки сердца во время повторной операции рака лёгких. Он всю жизнь был заядлым курильщиком.
«Ника» Набоков пережил в 1940-е годы кризис и пришёл к своеобразной идеологии, художественной и политической, сочетавшей левые идеалы с чётким атлантизмом и умеренный модернизм с традиционностью. Он уже больше не сочинял соцреалистических балетов, а вместе с такими же, как и он, прежде прокоммунистически настроенными интеллектуалами, создал Конгресс за культурную свободу. Целью этой организации было предотвратить интеллектуальную «советизацию» Западной Европы и остального мира, утвердить так называемый «третий путь», свободный от сталинизма. Во всяком случае, так объяснял себе задачи Конгресса Набоков. На деле же организация следовала в фарватере культурной политики тогдашнего американского правительства. Конгресс за культурную свободу организовал в 1952 году во Франции фестиваль «Шедевры музыки XX века», о котором наблюдавший его непосредственно Сувчинский отозвался в письме в США, к Дукельскому, пренебрежительно: «Вблизи — это было просто убожество, кот<орое> не оставило и следа в музыкальной жизни Парижа (кроме Бартока, «Воццека» и Шёнберга, кот<орые> имели самый большой успех, sic!)». Набоков продолжал сочинять музыку, подружился со Стравинским, умевшим культивировать полезные связи, и издал две книги собственных воспоминаний, но самым большим достижением последних лет его жизни стало участие в социал-демократической администрации западноберлинского мэра Вилли Брандта — в качестве советника по культуре. Композиторски, эстетически и даже идейно он оставался человеком 1930-х годов и довоёвывал арьергардные бои того времени. Набоков наведывался и в СССР — скорее как бюрократ, чем как композитор. Умер он в 1978 году. Один из его сыновей Питер Набоков стал известным исследователем культур американских индейцев.
Дмитрий Шостакович, никогда особенно с Прокофьевым не близкий, вполне заслуженно превратился в живого классика.
А что антигерой заключительных глав этой книги — Тихон Хренников? Он покинул это мир самым последним — в душном августе 2007 года, в возрасте 94 лет, сохраняя завидную ясность ума и памяти.
После освобождения Лины Прокофьевой из лагеря Хренников попытался подружиться с ней и даже, оставаясь главой Союза композиторов, договорился, насколько можно судить, о получении причитавшихся Прокофьеву гонораров за созданные в годы жизни за рубежом и изданные там произведения. Это был единственный для Лины и детей способ получать хотя бы часть того, что, как они были убеждены, принадлежало им по праву. В книге о Лине Прокофьевой Валентина Чемберджи приводит слова французского адвоката Андре Шмидта: «В каком-то смысле Хренников был полезен этой семье, я думаю, что выражаю мнение всех её членов». Понятно, что с Мирой, помнившей поведение Хренникова в 1948 году и ничего ему не простившей, никакие договорённости были невозможны.
Теперь Хренников рассказывал, что инициатива погромных докладов и выступлений исходила от Ярустовского и писались они при участии Виктора Белого, того самого, мелодия самой известной песни которого «Орлёнок» почему-то подозрительно напоминала «Каховку» Дунаевского. Подчёркивал, что сам он, Хренников, был лишь озвучивателем чужой точки зрения, что Прокофьева он всегда любил, но цена этим словам была копейка в базарный день. Да, огромная зависимость от музыки Прокофьева, особенно ранней, вплоть до заимствований, видна в написанном в 1971 году Втором концерте Хренникова для фортепиано с оркестром. А Первый его концерт, сочинявшийся ещё в 1932–1933 годах, демонстрирует сильнейшее влияние неоклассицизма Стравинского. Наконец, в последней из своих симфоний — помеченной 1973 годом Третьей, ля мажор, вполне тональной — Хренников даже проводит двенадцатитоновую серию. Но почему именно Прокофьев, Стравинский и додекафонист Шёнберг были главными мишенями его выступлений в 1948 году? Композитор небездарный, вполне достойный упоминания в качестве второстепенного автора, Хренников замарал себя навсегда участием в погроме русской музыкальной школы и потому войдёт в историю не грамотной, крепко сбитой, очень мелодичной (особенно в песнях), однако не ослепляющей гением музыкой, а, увы, в качестве одного из тех, кто убивал всё ценное, что можно было погубить в его время, в качестве музыкального погромщика и могильщика.