30-31 октября 1917 г. был последний момент, когда Временное правительство уже было свергнуто, а большевики ещё не захватили Гатчину, куда отступили части Краснова из-под Пулково. П.Н. Краснов, следовательно, пытался воспользоваться предоставленной ему уникальной возможностью вытащить Великого Князя Михаила Александровича из-под ареста, понимая чем ему грозит приход красных. Сам Краснов тогда ещё не уходил прямо на Дон, это неточность мемуариста, но он мог выделить Его Высочеству охрану из остатков своих сил и тем самым спасти ему жизнь и дать Белому Движению возможность сплотиться вокруг него в случае гибели законного Императора и его Наследника.
При освобождении арестованных офицеров в ноябре-декабре 1917 г., как потом сообщал на допросе у чекистских оккупантов в Белграде штабс-капитан С.Н. Франк, с них брали подписку о невыезде из Петрограда. Это подтверждает мой вывод о ложном характере легенды о нарушении честного слова генералом Красновым. Такое же обещание брали с П.Н. Краснова и оно осталось не нарушено.
По воспоминаниям В.М. Вонлярлярского, английский агент Ф.Ф. Лич позднее готовил план вывоза Великого Князя в Финляндию из Гатчины, до высылки в Пермь. Карл Ярошинский к 1918 г. получил от английского правительства 500 тыс. ф.ст. на приобретение крупного пакета акций С.-Петербургского Международного банка и Сибирского банка. Деньги были выделены Ярошинскому по предложению, сделанному послу Бьюкенену Ф.Ф. Личем. В июле 1918 г. Лич и Ярошинский сами скрылись в Финляндии [«Новое Русское Слово» (Нью-Йорк), 1939, 11 июня].
В мемуарной литературе встречается интересное упоминание Ольденбурга в связи с растерянностью чиновников министерств 27 октября по вопросу признания большевиков или отказа им подчиняться. В здании МВД у Чернышева моста проходили заседания Союза союзов.
«В союз союзов входили меньшевик-интернационалист Абрамсон и октябрист (будущий ярый монархист) С.С. Ольденбург. Это была единственная организация, в которой я видел действительно “единый антибольшевистский фронт”. Тогда это казалось совершенно естественным и не вызывало ни малейших трений в работе Союза союзов» [Г.Н. Михайловский «Записки» М.: Международные отношения, 1993, Кн.1, с.507].
Почти все чиновники предлагали саботаж, но не имея за собой военной силы, они были беспомощны перед угрозой советского террора. Тем не менее постановление о забастовке было принято. По-видимому, С.С. Ольденбург был среди 17 руководящих лиц, голосовавших за неё. После свержения Временного правительства и разгона Учредительного собрания, вспоминает Г.Н. Михайловский, настроения государственных служащих, т.е. чиновников Российской Империи, приняли ярко выраженные правомонархические настроения в их большинстве. К ним принадлежал и С.С. Ольденбург. Последовательные сторонники саботажа отказывались служить советской власти и старались поддержать сопротивление, идущее со стороны окраин.
В дневниках старшего Вернадского за 1917 г. С.С. Ольденбург упоминается всего один раз, 14 ноября: «яркое определение Серёжи Ольденбурга (он сейчас в числе представителей Министерства финансов в Главном стачечном чиновничьем комитете) – лавина летит, и только когда она остановится и дойдёт до конца, можно начать освобождать от обломков, наводить новый порядок и т.д.» [В.И. Вернадский «Дневники 1917-1920» Киев: Наукова думка, 1994, с.44].
С.Ф. Ольденбург, когда идея бойкота была «очень популярна» среди интеллигенции и к.-д., в конце 1917 г., выбрал приспособленчество в интересах поддержания “науки” [М.И. Ганфман «Судьба С.Ф. Ольденбурга» // «Сегодня» (Рига), 1934, 4 марта, с.2].
Идейный переход С.Ф. Ольденбурга на сторону большевиков замечен в письме чл.-корр. АН Н.Н. Глубоковского 26 января 1918 г.: «для меня очень горько, что в эти тяжёлые для нас времена Академия наук объявила враждебный бойкот всей богословской науке, не допуская до соискания премий все наши сочинения, хотя они были законно приняты и авторитетно рецензированы». С.Ф. Ольденбург был председателем комиссии по присуждению премий [Т.А. Богданова «Н.Н. Глубоковский. Судьба христианского учёного» СПб.: Альянс-Архео, 2010, с.316].
В последнем номере журнала «Русская Мысль» за 1917 г. П.Б. Струве занял ещё более критическую позицию к провалившемуся феврализму и окрестил всю революцию, а не только октябрьскую, «всероссийским погромом» [О.Н. Знаменский «Интеллигенция накануне Великого Октября» М.: Наука, 1988, с.306].