— Если хочешь, поедем хоть сейчас. Посмотришь обстановку и решишь.
Сергей Иванович колебался недолго. Фамилия Весниных была ему хорошо знакома. Три брата, архитекторы, носящие эту фамилию, пользовались широкой известностью и всеобщим уважением.
В данном случае речь шла о среднем Веснине.
…Несколько дней спустя Сергей Иванович отнес в Успенский (ныне Большой Могильцевский) переулок свои книги и организовал там свой первый домашний рабочий кабинет. (Жить Сергей Иванович продолжал на Средней Пресне, с матерью.)
Так произошло знакомство будущего президента Академии наук СССР С. И. Вавилова с будущим президентом Академии архитектуры СССР Виктором Александровичем Весниным.
Так вошел Вавилов в дом, где он впервые встретился с Ольгой Михайловной Багриновской, сестрой хозяйки дома и своей будущей женой.
Глава V
КВАНТЫ СУЩЕСТВУЮТ? ЭТО ЕЩЕ ВОПРОС
Их свадьба состоялась год спустя, в 1920 году.
Сергею Ивановичу было в то время 29 лет, Ольге Михайловне — 26. Дружба редкой силы и красоты, глубокое взаимное понимание отличали всю их совместную тридцатилетнюю жизнь. Никогда никто не стоял к Сергею Ивановичу ближе его жены. Никогда никто не знал духовного мира С. И. Вавилова так глубоко и полно, как знала его Ольга Михайловна.
Дочь московского присяжного поверенного — сотрудника и компаньона знаменитого в свое время оратора-юриста Ф. Н. Плевако, Ольга Багриновская выросла в типичной дореволюционной интеллигентской семье. Брат ее был профессором Московской консерватории, два дядюшки — Хвостовы — тоже профессорами, но гуманитарных наук: один — истории в Казанском университете, другой — римского права в Москве. Тетушка — О. П. Алексеева — играла на сцене Художественного театра и была женою родного брата Константина Сергеевича Станиславского, талантливого актера Бориса Сергеевича Алексеева.
Ученые, юристы, деятели искусств… Такова была родня, таков был круг знакомых.
Во всех таких семействах в стародавние времена царила музыкальная атмосфера. Музыка настолько полно сливалась с бытом, что никто не считал ее чем-то привходящим — таким, чего могло бы и не быть. Дети разучивали гаммы до того, как поступали в гимназии. Все родственники и знакомые обычно на чем-нибудь играли; некоторые еще и пели.
Было принято, собираясь в гости, иногда захватывать с собою скрипку или виолончель. Члены маленьких семейных кружков быстро разбирались, кто на что способен. Кто-нибудь садился за рояль, кто-нибудь вооружался скрипкой, и начинался маленький, домашний, как правило неплохой, концерт.
Рано приобщились к музыке и сестры Багриновские. Родители дали им соответствующее образование, обстановка довершила остальное. Девушки приятно пели, их знали и любили в литературно-музыкальных салонах.
Сама Маргарита Кирилловна Морозова, известная московская меценатка того времени, благоволила к ним и частенько приглашала девушек на концерты в своем доме.
Уже пылало пламя первой мировой войны, когда Ольга Багриновская, блестяще сдав вступительные экзамены, поступила в Московскую консерваторию по классу пения. Ее учителем стал прославленный преподаватель итальянец Умберто Мазетти, среди воспитанниц которого была, например, Валерия Барсова (Владимирова). Заветное желание младшей Багриновской стать камерной певицей (в оперу ее не тянуло) из области мечты переходило в область реальности.
Однако все получилось по-иному.
Огонь войны коснулся и этой девушки. Неожиданно для всех она оставила консерваторию и добровольно ушла на фронт. Она служила там в отряде детской помощи: подбирала детей, потерявших своих родителей, старалась спасти подростков, попавших в зону огня и смерти.
Два года продолжалась эта служба — с 1916 по 1918 год. Лишь после революции Ольга Михайловна вернулась в Москву и поселилась у самой старшей своей сестры, Татьяны, в Еропкинском переулке, в доме № 16. Напротив было здание Коммерческого училища, в котором некогда учились братья Вавиловы, но соседство не вызывало в Багриновской никаких ассоциаций: тогда она никого еще из Вавиловых не знала.
Сестры жили дружно. Они оптимистически переносили невзгоды военного коммунизма и не отравляли друг другу существование бесполезными жалобами. Они верили в лучшие дни и, отвлекаясь от забот житейских, музицировали и предавались спорам о литературе, живописи, о смысле жизни.
Часто пели. У Ольги Багриновской и ее сестры, Натальи Михайловны Весниной, часто приходившей на Еропкинский, особенно хорошо получались дуэты. Больше всего любили романсы Шуберта и Шумана.
Светлое восприятие жизни и серьезность, любовь к искусству и философское осмысливание окружающего — таков был дух кружка, сложившегося у Багриновских.
Сергей Вавилов удивительно подошел к этому кружку. Ведь и он видел жизнь через ту же призму.
…Брак Сергея Ивановича и Ольги Михайловны почти совпал по времени со вторым браком — ее сестры Татьяны. Муж Татьяны Михайловны имел квартиру, и старшая сестра переехала к нему. Свою часть старой квартиры она предложила Ольге и ее мужу. Вавиловы с радостью приняли дар и поселились в Еропкинском переулке.
Нельзя сказать, чтобы это были завидные «апартаменты». Две небольшие комнатки в старом московском доме без удобств — невесть какое приобретение для семьи научного работника. Но здесь началась семейная жизнь Вавиловых, здесь складывалась их дружба. И, они не замечали неприглядной обстановки.
Может быть, делали вид, что не замечали.
Огромные перемены в личной жизни С. И. Вавилова не ослабили его рабочего напряжения. Наоборот, двадцатый год для него был годом особого творческого подъема. Обращаясь к хронологии работ Вавилова, мы поражаемся, как много было тогда сделано. Пожалуй, мы не ошибемся, если скажем, что именно в 1920 году Сергей Иванович достиг своей научной зрелости, стал превращаться в ту могучую фигуру в оптике, которую потом знали все..
Нет, он не сделал в эти дни фундаментальных открытий. Он не ответил ни на один большой вопрос, а тот единственный ответ, который он пытался дать, как выяснилось впоследствии, был неверным.
И все же благодаря исследованиям С. И. Вавилова двадцатый год оставил свой след в истории оптики. Ответов не было, но были сформулированы вопросы, предопределившие будущие открытия, новые научные сдвиги.
Об этой важной стороне научной деятельности хорошо сказал много лет спустя крупнейший физик нашего времени Вернер Гейзенберг: «Естествоиспытателя интересуют прежде всего постановки вопросов и только во вторую очередь — ответы. Постановки вопросов представляются ему ценными, если они оказались плодотворными в развитии человеческого мышления. Ответы могут иметь в большинстве случаев лишь временное значение; они могут с течением времени, благодаря расширению наших физических сведений, потерять свое значение».
Спокойный и сосредоточенный, как всегда, Вавилов продолжал свои исследования. Одновременно он вел большую научно-организационную работу. В феврале двадцатого года лаборатории, руководимые П. П. Лазаревым, были преобразованы в Институт физики и биофизики Наркомздрава, и Сергей Иванович получил в новом институте свой первый административный пост — заведующего отделом физической оптики.
Это ко многому обязывало, особенно если учесть, что физической оптикой в стране тогда почти никто больше не занимался. Правда, кое-какие работы в том же направлении велись и в Государственном оптическом институте в Петрограде, причем под руководством такого выдающегося оптика, как профессор Дмитрий Сергеевич Рождественский. Но и этот институт был молод: основанный в 1918 году, он только разворачивал свою деятельность и не мог ослабить чувства ответственности у москвичей перед отечественной наукой.
Собственно, чем должен заниматься новый отдел, для его заведующего не представлялось проблемой, — световыми квантами. Проблема была в том, как именно заниматься; как вести исследования, чтобы подтвердить или опровергнуть теорию прерывности света.