Сергей Иванович вовсе забраковал, как неуместную, цветистую фразу в статье о А. М. Бутлерове: «Такого титана мысли, как Б., можно и должно поставить в один ряд с другими титанами химии — Ломоносовым и Менделеевым». Сбоку он написал: «Это не подходит для БСЭ».
Сергей Иванович Вавилов (1948 г.).
С. И. Вавилов в Мозжинке (1950 г.).
В другом выражении: «Своими трудами Ломоносов прокладывал тернистый путь для развития русской науки и поднял ее на высоту мирового значения», — Сергей Иванович вычеркнул слово «тернистый». Он обращал внимание некоторых авторов на злоупотребление эпитетами «знаменитый», «выдающийся», «крупнейший» и требовал, чтобы эти слова никогда без нужды не ставились.
Будучи требовательным к другим, Вавилов был в еще большей степени требователен и к самому себе, к своим многочисленным научно-популярным произведениям Он не уставал исправлять свои собственные формулировки даже при переиздании. Вот, например, как выглядит одно и то же место в первом и последнем — пятом — изданиях одной из лучших книг Вавилова «Глаз и Солнце»:
Белый свет — сложный, смесь бесчисленного разнообразия лучей, преломляющихся в стекле в разной степени. Призма не изменяет белого цвета, а развертывает его на простые составные части..
Белый свет (по Ньютону) — сложный, механическая смесь бесчисленного разнообразия лучей, преломляющихся в стекле в разной степени Призма не изменяет белого цвета, а разлагает его на простые составные части.
Слово «механическая» уточняет смысл явления. «Разлагает» гораздо понятнее неискушенному читателю, чем более специальное «развертывает».
В наше время идет спор о том, существует ли деление на научно-популярную литературу и научно-художественную. В одном случае приводится больше фактов по существу, информации в высоком смысле слова, человек здесь если и фигурирует, то подчиняясь описанию научной истины, процесса поиска ее. Искомое преобладает над ищущим его. Во втором случае в центре внимания человек — ищущее, а не искомое. Произведения такого рода читаются обычно легче, читатель увлекается яркими, порою драматическими описаниями событий; но драматизм, как правило, покупается ценой научности, уменьшением количества полезных сведений.
Я думаю, что спор неправомерен. Мне кажется, деление на две литературы о науке (не считая специальной) существует, хотя во втором случае, пожалуй, лучше не применять выражения «научно-художественная». Просто художественная, но на тему о науке и ученых.
К. А. Тимирязев, блестящий представитель литературы первого рода, говорит, что ученый, который хочет написать научно-популярную книгу, должен «на время отрешиться от своей обычной точки зрения специалиста», отступить на несколько шагов и посмотреть, на что похожа его наука со стороны. По мнению Тимирязева «в выборе этой точки зрения, достаточно близкой, чтобы можно было рассмотреть главнейшие подробности, но не настолько близкой, чтобы подробности вредили впечатлению целого, заключается главное условие успеха».
В поле же зрения писателя уже не столько наука, сколько ее живой носитель и творец-ученый. Бесспорно, что нужны все три рода литературы о науке: специальная, популярная и художественная. Перед каждой стоят свои большие задачи.
Каждая из трех литератур имеет свои вполне отчетливые определения, требования, критерии и каноны.
Чем же определяется подлинно научно-популярная литература, каковы главные требования, предъявляемые к жанру этого рода? Вот слова В. И. Ленина по этому поводу:
«Популяризация… очень далека от вульгаризации, от популярничанья… Популярный писатель не предполагает не думающего, не желающего или не умеющего думать читателя, — напротив, он предполагает в неразвитом читателе серьезное намерение работать головой и помогает ему делать эту серьезную и трудную работу, ведет его, помогая ему делать первые шаги и уча идти дальше самостоятельно».[24]
Книги и статьи, написанные С. И. Вавиловым для широких народных масс, именно так и написаны. Они не настолько доступны, чтобы их читали, как художественные произведения. Все без исключения работы Вавилова научно-популярного жанра — «Действия света» (1922 г.), «Глаз и Солнце» (1927 г.), «Солнечный свет и жизнь Земли» (1924 г.), «Холодный свет» (1942 г.), «Ломоносов и русская наука» (1948 г.), «О „теплом“ и „холодном“ свете» (1950 г.) и другие — читаются не «запоем». Они заставляют много думать, сопоставлять, проверять собственные знания, что-то запоминать. Зато они доступны почти любому читателю, не знакомому с вопросом.
Любую книгу Вавилова на популярную тему отложишь несколько раз, пока дочитаешь до конца. Но в отличие от очень многих «научно-популярных» книг труд Вавилова обязательно дочитаешь до конца. В чем секрет обаяния этих работ покойного президента? Может быть, он все же изменяет несколько закону научно-популярной литературы и применяет приемы художественной литературы? Мечтал ведь когда-то Н. Г. Чернышевский написать такую «Энциклопедию знания и жизни», которая была бы в самом «легком, популярном духе, в виде почти романа, с анекдотами, сценами, остротами, так, чтобы ее читали все, кто не читает ничего, кроме романов».[25] Не осуществилась ли эта мечта в произведениях Вавилова?
Нет, ни в коем случае. Он был достаточно строг и для популярных изложений, а анекдотов терпеть не мог.
Но у Вавилова был свой особый, быть может, одному ему присущий из всех известных популяризаторов, им изобретенный прием: он насыщал свои произведения подробностями. Отовсюду: из мифологии, из истории, из психологии, из повседневной жизни, из литературы, из народных обычаев, из сказок, даже из истории языка. И все они «работали», действовали на воображение читателя, приковывали его внимание, заставляли его думать и переживать, вызывали желание узнать, «что будет дальше».
Огромная, универсальная эрудиция Вавилова позволяла ему широко пользоваться этим приемом. Вот, например, введение в книгу «Глаз и Солнце».
Автор говорит, что Солнце и глаз интуитивно сопоставляются между собою уже на ранних этапах развития человечества и каждым современным человеком в детстве. И автор приводит примеры — один, другой…
«Играя в прятки, ребенок очень часто решает спрятаться самым неожиданным образом: он зажмуривает глаза или закрывает их руками, будучи уверен, что никто его не увидит, для него зрение отождествляется со светом… У поэтов перенос зрительных предметов на светило и, наоборот, приписывание глазам свойств источника света — самый обычный, можно сказать, обязательный прием». Эту мысль затем Сергей Иванович поясняет поэтическими отрывками из Пушкина и Фета.
Затем С. И. Вавилов перебрасывает мостик от житейского и поэтического к научному и серьезному:
«Древняя догадка о родстве глаз и Солнца, однако, сохранилась, правда в глубоко измененной форме, в современном естествознании. Наука нашего времени обнаружила подлинную связь глаза и Солнца, связь совсем иную, чем та, о которой думали древние, чем та, о которой говорят дети и поэты. Этой связи и посвящена настоящая книга».
Основной текст вводит читателя в необычайно интересную — и неожиданную для большинства — область научного сопоставления глаза и Солнца.
С. И. Вавилов объясняет явление спектрального распределения чувствительности глаза. Он говорит, что именно здесь наиболее отчетливо проявляется «солнцеподобие» глаза. Чувствительность человеческого глаза, как известно, ограничена очень небольшим интервалом длин волн — от 400 миллимикрон до 750 миллимикрон. Ни более длинные — инфракрасные — волны, ни более короткие — ультрафиолетовые — волны человек непосредственным зрением не воспринимает. Но оказывается — и для многих это совершенно неожиданно! — довольно высокой чувствительностью глаз обладает по отношению к ультрафиолетовым лучам в интервале волн от 400 до 300 миллимикрон. Почему же мы не видим в этом интервале? Потому, что хрусталик человеческого глаза поглощает этот ультрафиолет. Оказывается, это биологически целесообразно, и автор объясняет далее, почему именно так.
25
Н. Г. Чернышевский. Письмо О. С. Чернышевской. Полное собр. соч., т. XIV. Гослитиздат, 1949, стр. 456.