Ореол славы сиял вокруг большой жестяной вывески с надписью: «Товарищество Прохоровской трехгорной мануфактуры». Ее изделия удостаивались золотых и серебряных медалей на всемирных выставках в Лондоне, Париже и Вене. Представительства ее находились в Баку и Самарканде, Коканде и Варшаве, Харькове и Тегеране, Ромнах и Константинополе. Фирме Прохоровых было предоставлено почетное право изображать на своих товарах государственный герб.
Ореол славы сиял тем сильнее, что все знали о «подлом» происхождении основателя династии В. И. Прохорова: из монастырских крестьян Троице-Сергиевой лавры под Москвой.
Были внизу, а оказались на верху социальной лестницы!
Это поражало воображение и многих тешило несбыточными надеждами: «Повезло же одним, почему бы и нам не оказаться в числе счастливчиков!»
А ведь «повезло» не с помощью одних случайностей. Наживая свои богатства, Прохоровы пе брезговали ничем. Они были дерзки и предприимчивы. В 1866 году пожар охватил ситценабивную фабрику. По удивительному «совпадению» сгорели только два — застрахованные — корпуса.
Ни один незастрахованный не пострадал. Владельцы мануфактуры получили причитающуюся премию и построили на эти деньги более совершенную фабрику с обновленным оборудованием.
Десять лет спустя «совпадение» повторилось, и пожар опять уничтожил промышленные здания. И на этот раз Прохоровы не пришли в отчаяние: хотя убытки от пожара исчислялись в миллион рублей, они получили от пяти страховых обществ в общей сложности два миллиона.
Опять были построены новые корпуса, и осуществлено переоборудование фабрик с паровых машин на электрическую тягу, еще раз обновлено и другое оборудование.
Многие, вероятно, знали, как притекают к владельцам мануфактуры новые миллионы. Но предпочитали держать язык за зубами. Доказать что-либо было невозможно, портить отношения с могущественными магнатами не хотелось.
И слава об удаче потомков крепостных все ширилась, легенда об их взлете обрастала все более скандально-увлекательными подробностями.
Существовала и другая «прохоровская» легенда: о высоком гуманизме владельцев мануфактуры, об их заботливом отношении к детям рабочих и московских бедняков.
О сыне основателя династии — Тимофее Васильевиче Прохорове — говорили не иначе как о просветителе и друге молодежи. Его любимым афоризмом были слова Лейбница: «Преобразование человеческого рода совершается с преобразованием молодого поколения».
В 1816 году он открыл при фабрике ремесленную школу. Лично заходил в нее ежедневно и зорко следил за тем, как дети относятся к своим занятиям. Вначале в школе обучалось до 30 мальчиков, но в 1830 году, когда по Москве свирепствовала холера, было решено увеличить число учащихся до 100 человек. Причем стали принимать и девочек. Прохоровы и верные их помощники объясняли этот жест желанием хоть отчасти облегчить участь осиротевших детей, которых в годы холеры в Москве было очень много. Принимали в основном детей рабочих мануфактуры. С учениками заключали контракт на четыре-пять лет, но фактически это были бессрочные контракты, потому что большинство питомцев ремесленного училища по окончании его оставались на службе у Прохоровых навсегда.
Обе легенды, вероятно, произвели большое впечатление на юного Ильина. Он жил среди простых людей. Мир только начинал раскрываться перед ним. И мир ограниченный, несложный: деревня — церковь — мануфактура. Мальчик брел в нем вслепую, и брел один. Можно ли удивляться, если его восторги и огорчения, страхи и мечты, стремления и идеалы питались из одного источника? Можно ли ожидать, чтобы что-нибудь иное, кроме Прохоровых, выступало в его глазах высшей силой бытия?
Хозяева Трех Гор были умнее большинства других капиталистов. Они приглядывались к подчиненным и поощряли тех из них, кто проявлял полезную для фабрики инициативу. Молодежь, выказавшую таланты, Прохоровы посылали в первую очередь в ремесленную школу. Вчерашние чернорабочие получали там квалификацию рисовальщиков, резчиков, мастеров, граверов, красильщиков или станочников и возвращались на производство специалистами. Расходы, связанные с обучением, окупались сторицей. Доморощенные мастера и граверы довольствовались небольшими заработками, но в то же время лезли из кожи, чтобы оправдать «доверие» хозяев, отблагодарить их.