В заключительной части программы в Линкольн-центре мощно прозвучало песнопение «Спаси, Господи, люди Твоя» из увертюры Петра Ильича Чайковского «1812 год». У многих слушателей во время исполнения на глаза наворачивались слёзы. Казалось, будто часть России каким-то непостижимым образом вдруг переместили в этот американский зал.
Большинство произведений в тот вечер звучали в аранжировке Сергея Жарова: сам он не смог приехать на концерт, так как совсем недавно во Флориде перенёс операцию.
В последнем отделении концерта тенор Миша Щерб замечательно исполнил «Вечерний звон» в аранжировке Георгия Маргитича, а тенор Джабир Казимов — «Метелицу». Апофеозом всего представления стала русская песня «Эй, ухнем» в исполнении солиста-баса Ивана Березова. На бис казаки залихватски и с посвистом спели старую солдатскую строевую песню «Взвейтесь, соколы, орлами».
Одним из первых шагов, предпринятых Георгием Маргитичем, было переименование хора. Теперь он стал называться «Донской казачий хор и танцоры Америки». Это вызвало большой негативный резонанс в русских кругах США и Западной Европы. Многим эмигрантам не понравилось, что в название к донским казакам добавили американских танцоров. Однако поначалу даже сам Жаров поддержал переименование, но позднее выяснилось, что Маргитич оказался плохим организатором.
Новому хормейстеру пришлось столкнуться с большим коллективом музыкантов: у каждого из них имелись собственные амбиции и непростые черты характера. Найти взаимопонимание с музыкальным инструментом трудно, а с хором и подавно! Работа певцов требовала невероятного напряжения. Им приходилось постоянно петь в высокой тесситуре. Да и столько концертов в неделю и на таком уровне выдержать, казалось, невозможно. Но при Жарове в коллективе царила воинская дисциплина. Тем не менее певцы любили Сергея Алексеевича и беспрекословно ему подчинялись, а Маргитичу — нет.
Исполнительский уровень хора быстро и неуклонно стал снижаться. Кроме того, упала не только исполнительская дисциплина, но и общая — дисциплина духа. Например, Богомил Манов, высокий баритон, в своё время работавший у Герберта фон Караяна, так пристрастился к азартным играм, что заболел игровой зависимостью. Часами он сражался с «однорукими бандитами» и, конечно же, проигрывал много денег. От этого его характер становился с каждым годом все агрессивнее, пока он окончательно не превратился в человека, страдающего лудопатией. Однажды из-за игры Манов опоздал на репетицию к Караяну. Несмотря на то что Богомил обладал уникальным голосом, Караян его немедленно уволил. Дирижер понимал, что делает. Таких по плотности голосов, как у Манова, в природе практически не существовало, но дисциплина в оркестре важнее всего, и Караян пошёл на крайние меры.
Маргитич не мог железной рукой управлять музыкантами, и Богомил Манов позволял себе иногда вовсе не приходить на репетиции. А бывали случаи, когда хористы на концерты являлись пьяными, а Маргитич никак не реагировал. Всё это не могло не сказаться на качестве музыкального исполнения! Но самое главное, что вывело Жарова из себя: Маргитич начал сначала изменять, а потом и добавлять кое-какие нюансы в его, жаровские, аранжировки. Однажды он услышал, как Маргитич переложил транспозицию мелодии его всемирно известной аранжировки в другую тональность и осуществил совсем неожиданный переход из одной голосовой партии в другую, сопровождая это самостоятельным движением голосов.
Такого пренебрежительного отношения к своему творчеству Сергей Алексеевич стерпеть не мог — и новоиспечённый регент с треском вылетел с поста руководителя хора. С 1985 года им стал управлять бывший солист хора Михаил Минский. На эту должность его пригласил немецкий продюсер Отто Хофнер.
Девятнадцатого февраля 1981 года в Нью-Йорке под управлением Мстислава Ростроповича хор Академического общества в составе двухсот человек исполнил «Всенощное бдение» С. В. Рахманинова. Успех был фантастический! Жаров несколько минут аплодировал стоя, вспоминая, как он, ещё студентом Синодального училища, тайком пробрался на одну из репетиций знаменитого сочинения. Рахманинов написал огромное произведение очень быстро — за две недели. Он посвятил партитуру памяти Степана Смоленского — знатока древнего церковного пения, идеолога «нового направления» в церковной музыке рубежа XIX–XX веков и директора Московского синодального училища с 1889 по 1901 год.