С тех пор я их во всю свою жизнь больше не видел.
X.
В 1835 году мы выехали из села Макарова в г. Балашов, где мой родитель выстроил два дома: один каменный, а второй — дубовый, из вековых дубов, бывший господский дом, который родитель мой купил на снос. В этом доме поселился жить брат моей матери и наш благодетель, Фока Андреевич Скляров; в нем он и скончался, как добрый христианин, напутствованный Святыми Таинами.
В 1836 году родитель мой, было оставивший службу, вновь поступил на место подвального в г. Аткарск.
Жизнь моя в течение 1835 года в Балашове осталась мне на всю жизнь памятной, потому что от брата своего двоюродного я научился такому греху, о котором стыдно и глаголати. Великою милостью Божиею я был спасен от этого греха и вот каким образом.
Уже по переезде в Аткарск, как-то раз, поутру рано, родители мои, бабушка и крестная мать пили чай, а мы все дети и другие товарищи, у нас ночевавшие, спали на полу в соседней комнате. Дверь была открыта; я в это время проснулся и понеживался и вдруг слышу разговор между моими родителями и крестною моею, Любовью Ивановною, и в разговоре этом часто повторяют мое имя. Я прислушался и слышу:
— Да что-то из него будет? — говорила моя мать. — Помните, что священник-то вам сказал?.. Да, да! ведь когда он родился, у нас уже был сын Феодор, а священник, давая молитву новорожденному, подошел ко мне, я лежала тогда на кровати, задернутая пологом, — да и говорит: «Желаю вам здравия; какое имя угодно вам дать новорожденному?» Дайте, говорю, ему имя Николай. Стал молиться священник, и, когда нужно было дать имя, он вдруг остановился и умолк. Долго он молчал и наконец произнес имя — Феодор. А я ему сказала, что у меня уже есть сын Феодор. Когда он окончил молитву, я ему это помянула, а он мне ответил: ничего, при крещении исправим... Пришел день крестин, и вот что мне рассказывала Федина крестная: взял священник в руки ребенка, чтобы погрузить в купель и только хотел произнести: крещается раб Божий, младенец... — да на слове этом запнулся и молчит. Минут пять, сказывала она, показалось мне, он молчал так-то и мы все молчали. Слышим — погрузил ребенка с именем Феодор. Очень мы были этим недовольны. Когда кончилось таинство, крестная, а потом, в доме, и мы приступили к священнику с выговором, а он нам на это ответил: я вам как священник скажу — ведь вы видели, что я стоял долго, не погружая младенца в купель. Я желал дать ему имя Николай, но вот Бог свидетель, что я в ту минуту забыл все имена, кроме имени Феодор, и другого, при всем старании, произнести не мог — точно у меня кто связал язык. И хочу вам сказать, заметьте это: меня, быть может, и в живых не будет, а вы припомните тогда: будет младенец этот, когда вырастет, монахом.
Я лежал и затаив дыхание слушал этот разговор... Что такое — монах? — размышлял я, — никогда такого имени не слыхал я... Тем разговор обо мне и закончился, но врезался он глубоко мне в память.
Впоследствии я стал расспрашивать бабушку о том, что такое монах и какие вообще бывают монахи, и бабушка мне все разъяснила и рассказала о Киево-Печерских св. отцах и о нетленных их мощах, почивающих в Киевских пещерах. Ярко запечатлелся этот бабушкин рассказ в моей памяти, и я просил бабушку, чтобы она, когда будет в Киеве, купила мне там книгу о Киевских угодниках, что бабушка вскоре и исполнила, сходивши в Киев на богомолье. Помню я вечера с бабушкой, по возвращении ее из Киева: зазовет она, бывало, меня к себе в комнату, и заставляет меня читать ей вслух Патерик, и, слушая, поясняет мне жития Преподобных. С тех вечеров зародилось у меня горячее желание, рано или поздно, побывать в Киево-Печерской Лавре и все там лично самому видеть, о чем пишут и о чем говорит бабушка.
Тем временем пристрастие мое к греховному навыку, приобретенному от двоюродного брата, все усиливалось. И вот приснился мне страшный сон: вижу я, что будто я умер и мое тело лежит бездыханным; а сам я будто своей душою стою рядом и гляжу на свой труп и удивляюсь... И вдруг увидел я двух Ангелов — один как бы мой Хранитель и другой — как бы его начальник. Этот старший Ангел и говорит моему Хранителю:
— Что же ты стоишь?
И Ангел мой как будто поднял меня на воздух и уже хотел лететь со мною кверху, на небо, но старший Ангел остановил его и сказал:
— Куда ты хочешь лететь с ним? Ему не туда дорога, а вон его место! — и Ангел указал своим перстом вниз.
И когда я взглянул на указанное старшим Ангелом место, то увидел море огня пламенеющего, и в нем кишмя кишели многие тысячи людей. Такое это было страшное видение, что я и высказать не могу. Старший Ангел, указывая рукой, опять сказал: