В гостинице «Полисть» старичьё из вояк гужуется. Тут бились с немцами напрямки, без разбору город утюжили. Нынче ввалились с жёнами — спесью заряжёнными, и генерал с ними. Устроили разгул, кричали песни, младшие чины вихлялись и паясничали перед начальством, выхвалялись и поношались кто чём мог. Орали допоздна. Наутро понурые ходили, перепой давил. Даже засовестились. В буфете полковник (в форме только он да генерал; остальные — орда) вежливо разъяснял военную ситуацию. Мужество было проявлено с двух сторон, но русские немцу подсыпали шороху. Город не уцелел (Новгород без боя сдали, ему и ордена нет), а со звонниц засаду выбивали пушками, прицельно. Били и когда засада покидала укрытие. «Церквей в этих местах ставили много, даже в глушинке были не дальше, чем в восьми верстах одна от другой — соседствовали в пределах видимости», — поясняет полкан (прозвище полковников, впрочем, боевых бы так не называть). О власовцах сказал без раздражения, а судомойка заметила, что не при немцах наголодались, а в 47-м.
Ушёл разыскивать дом Достоевского. И нашёл на берегу речки Перерытицы. Нескладный немного, зато собственность Фёдора Михайловича. Водили меня по залам одного — посетителей поздней осенью не бывает. Портрет местного иерея на стене, любил со священнослужителями водить знакомство благочестивый литератор. «Братья Карамазовы» создавались здесь, и Скотопригоньевск — Старая Русса. Чудом уцелел «дом Грушеньки». Война не испепелила и усадьбу Достоевского, но обобранной она оставалась с переворота. В 1928 году её и вовсе упразднили, а имущество великого истолкователя русской души оприходовали казённые организации. Прозорливец Достоевский мешал кромешникам.
Пешком шёл верст пять. Проголодался, а на магазин так и не набрёл. Согревался разного рода литературными подробностями. Припомнился и тютчевский эпизод.
В погоне за темпераментной вдовой, Еленой Карловной Богдановой, в Старой Руссе побывал загадочный сумасброд, престарелый женолюб Фёдор Тютчев, живший, как выразилась его старшая дочь Анна, — «вне всяких законов и правил». Было это в 1868 году во все двадцатые числа июня. В письме к сыну своей возлюбленной Тютчев пишет: «Путешествие по дороге сюда поистине одно из самых приятных. Плавание по Волхову, в особенности в это время года, как до, так и после Новгорода, не оставляет желать ничего лучшего… Я мог убедиться собственными глазами с парохода, как велико количество уток и диких гусей, изобилующих в этих краях. Я видел тучи их, улетающих или падающих, в очень небольшом расстоянии от парохода». Теперь ни одной утки не обнаружилось нигде, а ведь должны же быть зимующие. Их даже в Замосковье пропасть.
…Поздним часом 24-го октября подъезжал я к Валдаю. Фары выхватывали из темноты какие-то странные названия деревень, среди них — Ижицы и Длинные Бороды. Наконец — Валдай. Разыскал гостиницу, поселился. В ней обнаружилось всё хуже, чем в Старой Руссе. Темноватый номер обвеян скукой, подушка набита разве что не глиной — комья по кулаку выпинают, а уж, нащупав неприкаянную головушку, и поспать хоть чуть не дадут.
Встал в семь. Пошёл к ранней Литургии. Открытый храм один на весь Валдай, да и тот кладбищенский. Звоны, как повсюду в Новгородской земле, под запретом, колокола перелиты в товары для утиля. А при кладбищенском храме к тому же и звонницы нет. Снаружи он выглядит гражданским зданием, но внутри благолепен! Два списка с иконы Иверской Богоматери, один в богатой серебряной ризе, возможно, принесен из монастыря. С подлинной, Никоновской, обретенной с Афонской горы, этот, сравнительно новый список, наверное, достаточно близок, ибо и эта Иверская икона пленяет радостью от вкушения Божественной жизни, в коей побеждается естества чин. Иверская святыня в смуту, в Русский погром, исчезла. Но исчезла не сразу.
В 1918-м году продотрядники грабили монастырь. Сначала настоятель Иосиф не давал вывозить хлебные припасы, но красные обозники силой заставили его открыть житницы. Стали грузить хлеб в лодки и водою переправлять в город. В одной из лодок продотрядники держали перепуганного, недавно побитого каменьями на крестном ходе настоятеля. Ко всему вражье отродье измыслило лютое злодеяние. Когда подплывали к Валдаю, с берега раздались выстрелы по настоятелю. Раненный, обливаясь кровью — плакала душа — на него да на верующих и перевалили свой грех кромешники. Дескать, стреляли в духовное лицо, чтобы поднять верующих против власти. И пошло по одинаковой для всех мест схеме.
Объявляется красный террор. Расстреливают купцов и других состоятельных людей, в монастыре подбивают трудников к бунту, после чего сколачивают коммуну. Просуществовала она до 1927 года. Десять лет за монастырской стеной бок о бок утесняли духовных коммунарщики. Служба в Успенском соборе правилась. Одновременно в безбожном музее паясничали крикуны. Вооруженные бесы разбойничали, как хотели. В 27-м монастырь заглушили и запечатали. С той поры икона Иверской Богоматери на руках богомольцев. Святыня перешла в Церковь катакомбную. Вначале ей служили молебны по домам в самом Валдае, а с ужесточением богоборчества она исчезла вместе с ризой и окладом. Возможно, что православные души берегут святыню, и появится она, когда подойдет тому час.