Как-то отец мой пригласил в какой-то праздник одного певчего, который всегда пел в церкви на клиросе. Сидели, пили чай, разговаривали, а потом С. А. и Е. А. решили спеть для гостя. Сели за рояль и под аккомпанемент С. А. спели несколько украинских и русских песен. «Видно, что образованные» — сказал наш гость. После мы все смеялись над этой простодушной похвалой.
И внутренне он был колоссом духа, так твердо стоящим «на камени веры», что ни гонения, ни лишения, ни злословие не могли поколебать его веру и любовь к Богу. Раз избрав свой путь, он шел по нему, не оглядываясь назад. Такова же была и Елена Александровна. Оба они любили друг друга верно и самоотверженно, всегда были вместе, во всем были единомысленны. Они были аскетами в своем безропотном, даже как бы радостном перенесении всех лишений, гонений и различных житейских зол.
Были они строгими постниками, но и аскетизм, и пост их был, по слову Евангельскому, с «главой, умащенной елеем, и лицом умытым».
Все церковные службы, которые совершались в нашем храме, они посещали неукоснительно. Очень часто исповедовались и причащались. Оба они пели на клиросе. У Е. А. было большое умение петь.
Они были как бы христианами апостольских времен, и всё Евангелие было им так близко, как если бы они жили в те времена и были очевидцами тех событий. И своим любовным отношением к людям они также были близки к первым христианам.
Вся их жизнь была как-бы непрестанным стоянием перед Богом, и каждый свой шаг они представляли на Его суд. Никакие земные расчеты и соображения не принимались ими во внимание, всецело они предали свою жизнь в волю Божию. Поэтому такое большое влияние на окружающих они имели, так могли пробуждать в людях добрые чувства. Я помню, как-то раз в праздник мы всей семьей пили чай на террасе нашего дома.
Перед террасой проходила дорога, на которой показался изрядно подвыпивший мужичок. Посмотрев на наши окна, он начал выкрикивать какие-то ругательства в адрес «попов». В этот день с нами был и мой муж. Он возмутился и хотел выйти и обрушить громы и молнии на дерзкого. Но Сергей Александрович остановил его, сказав: «Подожди, Левушка, я сам с ним поговорю».
Он вышел на крыльцо, подозвал к себе прохожего и что-то стал ему говорить. Мы даже немножко испугались, что С. А услышит какие-нибудь оскорбления. Но, к удивлению нашему, после слов Сергея Александровича мужичок заплакал, начал креститься. Сергей Александрович попросил нас вынести воды, мы вынесли ковш воды, прохожий напился и, крестясь, плача и благодаря за что-то Сергея Александровича, пошел своим путем.
Был еще один случай, изумивший моего мужа. Как-то Сергей Александрович пригласил прогуляться моего мужа после чая. Видно, в этот день он чувствовал себя хорошо.
Они отправились по дороге, рядом с которой был парк бывшего помещичьего владения. Парк этот был огорожен дощатым забором, местами проломанным. По дороге навстречу им показалась телега с двумя седоками. Один был пожилой мужчина, другой — подросток. Мой муж, опасаясь опять услышать какую-либо грубость, предложил Сергею Александровичу пройти в пролом забора и идти по другую его сторону, чтобы избежать столкновений.
«Нехорошо, Левушка, людей бояться, пойдем прямо», — сказал С. А., и они пошли навстречу едущим. И вот, слышат они, что старший говорит младшему: «Смотри, смотри, вон навстречу отец Серафим идет», — и указывает на Сергея Александровича. Это — вместо ожидаемого моим мужем злословия! Они оба вернулись домой со слезами на глазах. Особенно был растроган Сергей Александрович, бывший большим почитателем Преподобного Серафима.
Сергей Александрович и Елена Александровна занимали в нашем доме маленькую комнатку, бывший кабинет моего отца. Каждый день проходил у них по раз установленному порядку. Сергей Александрович вставал очень рано, часа в 4, и исполнял свое особое утреннее правило, затем, часов в семь, вставала Елена Александровна, и они уже вместе читали утренние молитвы. Затем, часов в 8, они шли на прогулку до завтрака.
Сергей Александрович был тяжело больным человеком. Неоднократные аресты, пересылки из одного места в другое привели к тяжелому заболеванию сердца. Я помню, как-то раз он сказал моему дедушке:
«Ах, отец дьякон, я, как червивое яблоко, — снаружи как будто всё хорошо, а внутри никуда не годится».