К Сергею Александровичу Нилусу никаких дурных чувств я не питаю, да и не имею основания питать. Поэтому во многих отношениях считаю себя обязанным коснуться его личной жизни, лишь поскольку она соприкасается с общественной жизнью и поскольку это требуется выявлением правды, памятуя изречение: «Amicus Plato, sed magies arnica veritas»76.
В конце января 1909 года движимый религиозным искательством, я по совету покойного Петербургского митрополита Антония поселился вблизи Оптиной Пустыни.
Монастырь, находящийся в б верстах от города Козельска (Калужской губ.), расположен между опушкой густого соснового леса и левым берегом реки Жиздры. Около монастыря имеется несколько дач, на которых жили миряне, по-желавшие в той или иной степени приобщиться к монастырской жизни.
В эпоху, к которой относятся мои воспоминания, братия состояла из 400 монахов, занимавшихся земледельческим трудом и созерцательной жизнью под руководством трех старцев — отцов Варсонофия, Иосифа и Анатолия.
В свое время Оптина Пустынь была источником заметного духовного влияния на одно из крупных течений русской мысли. Оптинское старчество в лице отцов Макария и Амвросия возымело учительское значение для ранних славянофилов. На братском кладбище рядом с упомянутыми Старцами покоятся их ученики — оба брата Киреевских; А. С. Хомяков и Аксаков часто бывали в монастыре, а Константин Леонтьев провел в нем почти все последние годы жизни, приняв тайно даже постриг.
В монастырской библиотеке хранилась весьма ценная переписка старцев с этими лицами, а равно с Гоголем и Достоевским. Последний в художественном образе старца Зосимы обезсмертил о. Амвросия и его мистическое учение.
Л. Н. Толстой тоже часто посещал Оптину, и, конечно, всем памятно, что там был предпоследний этап его земного пути.
Нелишне будет подчеркнуть здесь, что Оптинские старцы решительно ничего общего не имели с проходимцами, именовавшимися старцами и окружавшими последнего Царя. Оптинские старцы были люди просвещенные, проникнутые духом любви и терпимости, всегда чувствующие себя свободными по отношению к власть имущим и внимательные только к человеческому горю; близкие к народу и понимающие его безграничную печаль, они отдавали буквально всё свое время на утешение стекающихся к ним тысячами несчастных и обиженных.
Наличие старчества, а равно сохранившиеся там традиции церковной культуры, привлекали в Оптину Пустынь тех представителей русской интеллигенции, кто увлекался религиозным исканием. На следующий день после моего приезда настоятель монастыря архимандрит Ксенофонт предложил познакомить меня с живущим при монастыре «церковным писателем С. А. Нилусом». О последнем я еще раньше, в Петербурге, слышал от В. А. Тернавцева, чиновника особых поручений при Синодальном обер-прокуроре и члена Религиозно-философского общества, как о человеке безусловно интересном, но с большими странностями.
После обеда в покоях настоятеля я познакомился с С. А. Нилусом. То был человек 45-ти лет, типичный русак, высокий, коренастый, с седой бородой и глубокими голубыми глазами, слегка покрытыми паволокой; он был в сапогах, и на нем была русская косоворотка, подпоясанная тесемкою с вышитой молитвою.
С. А. Нилус прекрасно владел французским языком, что было очень ценно тогда для меня. Оба мы были рады знакомству, и я не преминул воспользоваться его приглашением.
С. А. Нилус жил на одной большой, из 8-10 комнат, даче, где раньше поселялись уволенные на покой архиереи. Вокруг дома был большой фруктовый сад. С. А. занимал сам с семьей из трех лиц только 4 комнаты; в остальных же помещалась содержавшаяся за счет получаемой его женой из придворного ведомства пенсии богадельня для всякого рода калек, юродивых и бесноватых, чающих исцеления; одним словом, та часть дома представляла собой настоящую Cour des miracles77.
Квартира Нилуса была убрана в старом помещичьем вкусе со множеством царских и великокняжеских портретов, снабженных автографами и подаренных его жене, несколькими хорошими картинами. Была большая библиотека по многим отраслям знания и особая молельня для домашнего богослужения, которое совершалось по мирскому чину самим С. А. Впоследствии воспоминания об этой обстановке всегда сочетались у меня с образами раскольничьих скитов, описанных Лесковым.
Род Нилуса происходил от одного шведа-выходца, переселившегося в Россию при Петре Первом. С. А. уверял, что по женской линии текла в его жилах кровь Малюты Скуратова. Быть может, поэтому, будучи при этом большим почитателем крепостного права и крепкой старины, он любил защищать память Грозного.