— Мы должны спешить, — сказал Пьер, дал газ и с бешеной скоростью погнал машину. Они промчались через весь город, миновали предместье и подъехали наконец к загородной вилле, этакому маленькому романтическому замку под названием Ле Бутар.
Там, в уединенном зале, целая коллекция пожилых господ — все как один из высших слоев общества — с нетерпением ожидала очередного представления.
Подчеркнуто приветливые, слегка утомленные искусством, эти господа слыли здесь покровителями молодых талантов. Быть или не быть девушке балериной, танцевать или не танцевать ей на большой сцене — все зависело от их благорасположения. Только вот балет-то, который показывали здесь этим богатым, разыгрывавшим из себя меценатов балетоманам, был совершенно особого рода.
Совсем еще юные, миловидные девушки в тончайших розовых и белых накидках, едва прикрывающих их обнаженные тела, извивались в танце, фигуры которого даже отдаленно не походили ни на классические, ни на фольклорные, что же касается целомудренности, то здесь ею и вовсе не пахло. Некая «голубых кровей» хореограф-дилетант приготовила в этом балете терпкий коктейль из юных, грациозных тел, нежных, прозрачных тканей и извращенной фантазии — этакие оптические «шпанские мушки», будоражащие притуплённую чувственность истасканных господ.
А потом… Потом пожилые господа занимались своей меценатской деятельностью в индивидуальном порядке: уединившись с той или иной юной актрисой в укромной комнатке или нише, каждый лично преподавал своей протеже уроки хороших манер изысканного общества.
Так или примерно так протекало большинство представлений «розового балета», организованного бывшим сотрудником Сюртэ (он же — поставщик «кадров»), аранжированного разорившейся графиней, финансируемого и эксплуатируемого целой компанией богатых и влиятельных «меценатов».
Девушки из самых разных слоев общества выставляли напоказ свои юные тела и, по горло сытые домашними заботами, очертя голову шли на дудочку крысолова Сорлю. А было всем этим девушкам от 12 до 18 лет. Так и процветал этот «розовый балет» — квинтэссенция изысканнейших удовольствий определенных, весьма обеспеченных кругов — до самого конца ноября 1958 года, когда юстиция вдруг спохватилась и положила конец непристойному действу.
Началось все с того, что произошло нечто доселе неслыханное: средь бела дня на улице, в самом центре Парижа, к почтенному коммерсанту, солидному отцу подающей большие надежды дочери, привязалась девчонка-подросток. Девушка отнюдь не набивалась в любовницы (что, впрочем, для больших европейских городов вовсе не такая уж редкость), нет, она просто скромно требовала двести пятьдесят тысяч франков отступного. Получить их она желала немедленно и наличными, со своей же стороны обещала за это навсегда позабыть об известных ей, фактах распутного поведения тринадцатилетней дочери коммерсанта. В случае его отказа их оглашение якобы всерьез может грозить отцу конфликтом с полицией и законом.
Коммерсанта словно громом поразило. О художествах дочери он ничего не знал и понятно, охотно услышал бы о них поподробнее, однако девчонка ограничивалась лишь неясными намеками. Платить деньги коммерсант не стал, а немедленно помчался домой и взял в оборот доченьку вкупе с супругой.
То, что малышка рассказала о вечеринках Пьера Сорлю, звучало вполне безобидно, но, несмотря на мольбы полной недобрых предчувствий жены не раздувать историю, возмущенный коммерсант поспешил в полицию и сделал заявление о шантаже.
Дело передали следственному судье Тракселе, и когда уголовная полиция занялась им по-настоящему, то выяснилось, что маленькая вымогательница вовсе не сгущала краски, говоря о распутстве.
Дочка коммерсанта назвала целый ряд участвовавших вместе с ней в оргиях других девиц из добропорядочных буржуазных семейств. Следственное дело запестрело безупречными доселе именами. Замешанными в деле оказались представительницы семейств, истово пекущихся о своем реноме и своих гешефтах, семейств, для которых добрая репутация важнее невинности дочери. Одни родители почти уже совсем уверовали в быструю карьеру своих дочерей и теперь были весьма разочарованы, другим — за деловыми хлопотами печалиться о дочках было просто недосуг.
Скандал, в котором фигурировали бы их имена, был им всем совершенно ни к чему. Не удивительно, что добиться от них заявлений о совращении дочерей оказалось делом отнюдь не легким.
Но без таких заявлений руки у следственных органов были связаны, поэтому следственный судья Тракселе постарался (тем более, что поначалу именно так и казалось) представить дело таким образом, будто бы в нем замешаны лишь персоны малозначительные. Впрочем, с одной стороны, эти персоны стояли все же довольно высоко, что позволяло подтвердить сладкую сказочку о равенстве перед законом всех граждан прекрасной Франции, но, с другой стороны, недостаточно высоко, чтобы серьезно повлиять на престиж государства. Французская юстиция крайне нуждалась в таком подтверждении своего беспристрастия. А что, скажите, может быть лучше для завоевания симпатий публики, чем роль бескомпромиссного защитника девичьей невинности?